Б. Александров - Черные лебеди. Новейшая история Большого театра

Цискаридзе: Нет, первое его недоверие ко мне было связано с Волочковой. Именно тогда он решил для себя, что я человек не его команды. В разгар конфликта с Настей меня попросили (на тот злополучный спектакль вместе с ней был назначен именно я) выйти к прессе и сказать, что я не могу ее поднять. Во-первых, я мог ее поднять. Во-вторых, если я скажу, что не могу ее поднять, это будет значить, что я не справляюсь со своими профессиональными обязанностями. Наконец, речь идет о женщине, и я бы никогда не смог сказать о ней то, чего от меня требовали. После этого случая, что бы я ни говорил, господин Иксанов все воспринимал в штыки. И когда только началась реконструкция Большого театра, точнее, обсуждался ее проект, я ему говорил: «Анатолий Геннадьевич, караул, потому что вот здесь не могут быть залы, вот здесь не могут быть гримерные, вот так они не могут располагаться.» На все мои замечания было сказано, что я утрирую, что это эмоции и т. д.

Усков: Но Иксанов утверждает, что у проекта было бесконечное количество согласований: пожарные, санэпидемстанция, несколько сотен подписей. Это историческое здание, наконец.

Цискаридзе: Все неправда, от начала до конца. Большой театр — не первый театр в мире, который реконструируется. Ты можешь сходить в Ковент-Гарден, в Ла Скала, и ты прекрасно увидишь, что нигде нет кафеля на полу в коридорах. Зато он есть у нас! Прежде там был паркет, покрытый коврами, и мы хотя бы могли распрыгаться. Теперь, когда мы выходим, под ковром лежит кафель, а под кафелем — бетон. Распрыгиваться нельзя, ты сажаешь ноги, после этого тебе танцевать нельзя. Я столько раз рассказывал о профессиональных недочетах при реконструкции Большого театра, что больше об этом говорить не могу. Все, кто заходит в театр, сами убеждаются в правоте моих слов. Я критиковал реконструкцию еще на фазе проекта, очень давно. Те, кто подписал этот проект, не прислушивались к пожеланиям нас, артистов, которые в этих помещениях работают. Я ни разу не говорил о тех людях, которые строили. Мало того, всегда подчеркивал, что мы должны кланяться в ноги тем, кто подключился к реконструкции с 2009 года, после того как Счетная палата кричала «караул», якобы все работы были оплачены по шесть раз, деньги израсходованы, а кроме котлована, ничего не сделано. Все мои переживания по поводу реконструкции были связаны именно с тем, что это производство, где работают не машины, а люди, что гримерные, репетиционные залы и т. д. — это те помещения, где мы не отдыхаем, а проводим большую часть нашей трудовой деятельности. Потрачен миллиард долларов! Шесть лет — с 2005-го по 2011-й. Ближайшая реконструкция. ну, на нашей жизни ее точно не будет, в лучшем случае — через двести лет. На двести лет мы обречены на катастрофу.

Усков: Насколько я понял, Иксанов собирается поэтапно адаптировать здание под нужды артистов.

Цискаридзе: Прости, здание функционирует уже почти два года, но не адаптировано ни одно помещение. Мало того, не могут наладить работу сцены. На сцене огромное количество ям в местах стыков реек. Их помечают крестами, потому что, случайно наступив на стык во время танца, можно повредить ногу. И это может быть фатально. Танцуя спектакль, мы все время смотрим на пол, чтобы не получить травму. Если хочешь, я могу показать это тебе и всем желающим, кто придет перед спектаклем.

Усков: Но Путин-то все-таки продлил контракт с Иксановым?

Цискаридзе: Путин никакого отношения к продлению контракта не имеет. И премьер тоже. Это находится в ведении Министерства культуры.

Усков: Я не думаю, что решение по столь важной должности принимает только министр культуры.

Цискаридзе: Я задаю вопрос всем. Господа, объясните мне, что значит слово «театр»?

Усков: Место, где устраиваются зрелища.

Цискаридзе: Либо труппа, их представляющая. И прежде всего труппа, она ведь может гастролировать. А что такое администрация?

Николай Цискаридзе: «Я всегда говорил то, что я думаю, на основании того положения, которое занимал в театре.»

Усков: Менеджмент.

Цискаридзе: Правильно. Но не театр. Теперь, когда господин Иксанов оскорбляет меня в разных изданиях, заявляя: «Мне жалко Николая Цискаридзе, потому что он заканчивается как артист», — он оскорбляет кого?

Усков: Тебя лично.

Цискаридзе: А я кто? Я кто?! Двадцать один сезон я являюсь артистом Большого театра и не самым последним! Когда я говорю о недочетах в работе господина Иксанова, я не говорю о театре, я говорю об администрации этого театра. Извините, здесь нет никакой корпоративной этики, которую я якобы нарушаю. Зато господин Иксанов в этой трагической ситуации с Филиным сразу стал делать намеки на мою причастность. Я три дня комментариев не давал!

Усков: А ужасное интервью в МК чуть ли не на следующий день?

Цискаридзе: Это не интервью было, это было просто «отстаньте от меня, товарищи». А чем оно ужасное, кстати?

Усков: Потому что ты не выразил Филину ни слова сочувствия.

Цискаридзе: Я сказал! Было много моих комментариев по горячим следам — мне стали звонить еще ночью. Затем «Первый канал» записал со мной интервью, где я выразил все, что в такой ситуации может сказать любой нормальный человек. Прочие мои комментарии были в духе: «Оставьте меня в покое!» То, что в МК журналисты не вставили первую фразу, что «я сижу, плачу, пока с ними разговариваю», — это не моя вина. Дирекция, кстати, использовала ситуацию в своих интересах по полной. Тут же было организовано собрание педагогов, где стали требовать подписать письмо против меня, что якобы все недовольны моим высказыванием в МК. Когда педагогический состав сказал, что никто не видел этого интервью, им тут же принесли распечатку. Так вот пасквиль на меня не подписал ни один человек, хотя исполняющим обязанности художественного руководителя балета Галиной Степаненко было заявлено, что это просьба Анатолия Геннадьевича. На что педагоги заметили, что они не хотят, чтобы их руками господин Иксанов сводил со мной счеты. После этого у меня возникает вопрос: кто все-таки создает нездоровую атмосферу в работе коллектива? В мае 2011 года подобная ситуация уже была, где так же позвали педагогов и стали им рассказывать, как я их оскорблял в передаче у Диброва. Эту передачу никто не видел, но у половины присутствующих подписи собрать удалось под разными предлогами. Все те, кто не подписал, получали намеки на то, что могут готовиться к уходу из театра. Те же, кто подписал, так или иначе подходили ко мне и приносили свои извинения. Это очень напоминает процесс над Пастернаком. Передачу никто не видел, но ее все осуждают. Теперь эту бумагу очень любит показывать господин Иксанов с комментариями, что коллектив со мной работать не хочет, а это абсолютная неправда. Со всеми подписавшими я регулярно работаю, участвую в их юбилеях. Я проработал в театре двадцать один год, и я прекрасно понимаю тех, кто поставил подпись, когда им угрожают благополучием их детей, работающих в коллективе, или их учеников. Я очень всем благодарен, что на сей раз этот трюк не прошел и люди осознали, в какую грязную игру их втягивают. Затем, прямо вслед за трагедией с Филиным, когда труппа утром и вечером проходила прогоны новой редакции «Баядерки», по сцене ходили разные курьеры, приближенные к генеральному директору, и под всевозможными предлогами подписывали у молодых артистов пустые бланки, понимая, что они не могут отказать людям из руководства. Что туда впечатают, никто не знает. Но бланков собрали много.