Миша Гленни - Теневые владыки. Кто управляет миром

За ним пришли через два дня. Правда, Гентелеву повезло. «В тот вечер мне невероятно повезло по двум причинам, – рассказывал он мне в тель-авивском кафе. – Во-первых, у меня был сильный грипп, и я очень тепло укутался. И во-вторых, я только что получил деньги за работу. В то время была безумная инфляция, поэтому у меня была огромной толщины пачка денег». Из темноты появились несколько стрелков и открыли огонь. «Меня повалило на землю, и я потерял сознание, но пуля, летевшая мне в сердце, застряла в пачке денег и не вошла в тело!»

Правда, ранен Гентелев был серьезно. «Когда я лежал в махачкалинской больнице, меня предупредили, что они вернутся! – рассказывал он. – Я не знал, что это были за «они», и попросил своего брата переправить в Москву сначала мою семью, а затем и меня самого. И вот тогда моя жена сказала: «Правильно! С нас уже хватит! Назад мы не вернемся!» К счастью, Александр был евреем.

Если не считать того яростного антисемитского порыва, который охватил Сталина незадолго до смерти, то участь еврея в Советском Союзе была не сильно хуже, чем у представителей других национальностей. Власти часто ограничивали профессиональные амбиции евреев, что не касалось некоторых других меньшинств, а также славянских народов, хотя во многих отношениях все народы СССР получали неприятностей поровну. Но начиная с 1989 года евреи бывшего Советского Союза получили одну ценную, исключительную привилегию: они могли обратиться за израильским гражданством и без всяких вопросов уехать из Беларуси, Кавказа, Сибири и откуда угодно еще.

Многие из них, подобно Гентелеву, не горели желанием становиться жертвами заказных убийств. Они получали паспорт и бежали. Вскоре сотни стали тысячами, а тысячи – десятками и сотнями тысяч, и вот уже за целое десятилетие в Израиль приехал 1 млн. российских евреев – это 15% израильского населения.

«Большинство людей ехали сюда потому, что открылись ворота, и они боялись, что в любой момент их могут снова закрыть, – говорит Марина Солодкина, которая, приехав в Израиль в 1991 году, прошла путь до заместителя министра иммиграции в правительстве Шарона. – Для таких евреев, как я, активно участвовавших в еврейском подполье 70-х, это было возвращение на родину, или «алия», как это здесь называется. Впрочем, оно имело большое значение и для смешанных, и для нерелигиозных семей. Никто не знал, как будут развиваться события в бывшем СССР – начнутся ли там погромы или не начнутся? Как оказалось, никто из нас играть в русскую рулетку не захотел».

Дело было не просто в том, что «исход» запустил русский антисемитизм с его скрытой агрессией. Для переезда в Израиль существовали и положительные причины. Большим преимуществом была перспектива получения израильского паспорта с безвизовым выездом в большинство западных стран, равно как и спасение от ужасной российской погоды, и соблазны Средиземноморья и Красного моря.

Израиль, понятным образом, с самого своего основания в 1947 году создавался благодаря эмиграции [13] . Эта страна может похвастаться впечатляющим опытом поглощения больших масс иммигрантов еще до того, как туда попали евреи из бывшего СССР: марокканских и иракских евреев в 50-е годы, а в последнее время – евреев из Эфиопии. Однако Израиль никогда не имел дела с таким массовым наплывом людей, представлявших развитую, сильную культуру. У марокканских, иракских и эфиопских евреев, чтобы выжить, не было другого выбора, кроме как выучить иврит и принять израильскую культуру. Однако евреи из России и Украины были другими: они прибывали в огромных количествах в весьма сжатые сроки и обладали сильным русским культурным самосознанием, которое часто укоренялось в них прочнее, чем их еврейство. Иудаизм и сионизм среди русских евреев в исключительно светском Советском Союзе представляли собой интересы в лучшем случае меньшинства. «В Израиле иммигранты из бывшего СССР воспринимают себя как носителей европейской культуры, и 87% из них желали бы, чтобы культурная жизнь в Израиле напоминала европейскую, – отмечало одно социологическое исследование иммиграции, основанное на массовых опросах. – Однако лишь 9% из них считают, что реальная ситуация в Израиле именно такая».

По всей видимости, для этих «русских» Израиль был чужой страной. «Иммигранты считают, что русская культура и язык выше еврейской культуры и языка. Среди иммигрантов 88% считают влияние иммиграции на Израиль положительным или весьма положительным, причем только 28% из них воспринимают воздействие культурной жизни Израиля на иммигрантов как положительное или весьма положительное», – утверждает доклад социологов. Израильская культура часто демонстрировала свой фанатизм (что едва ли привлекало тех, кто недавно вынужден был терпеть фанатизм советский) и зиждилась на борьбе с врагом – палестинцами, которые у российских евреев никаких особых чувств не вызывали. Кроме того, эта культура – средиземноморская, и потому в глазах обрусевших евреев она выглядит ленивой и бездеятельной и, следовательно, низшей. А кроме того, существовали экономические проблемы. «Еще одной уникальной особенностью русской иммиграции, помимо масштабов, было то, что многие из русских иммигрантов были высокообразованными людьми, – писали экономисты Сарит Коэн и Чан Тай Кси. – Около 60% российских иммигрантов учились в институтах, – среди коренных израильтян таких было 30—40%».

Это вызывало социальную напряженность и взаимное недовольство между исконным населением и новоприбывшими: профессионалы из России массово стремились протиснуться на рынок труда. И не на грязную и низкооплачиваемую работу, которую по традиции приберегают для иммигрантов, а на хорошо оплачиваемые должности для квалифицированного персонала.

Российские иммигранты быстро образовали в Израиле сложное сообщество, которое развивалось параллельно с собственно израильским обществом. Государство обнаруживало мало желания разбираться с «русскими», да и реальных возможностей для этого у него не было. Поэтому, по мере того как русские евреи прибывали в страну на первом этапе иммиграции, два эти сообщества вообще едва контактировали: по языковым и культурным причинам у них настал период взаимного отторжения. [14]

Первой, кто заметил, что происходит что-то странное, оказалась полиция. «В то время я возглавлял разведку полиции в Иерусалиме, – рассказывает Хези Ледер, отставной полицейский начальник, – и от моих коллег из Хайфы и с севера Израиля мы стали получать отчеты о росте количества правонарушений среди молодежи. Это были дети 13—14, может быть, 15 лет, которых, по-видимому, наша образовательная система не затрагивала. И почти все они были русскими».