Сергей Лесков - Умные парни (сборник)

Вопросы поставлены. Можно обойти их молчанием, потому что сотни тысяч людей, пришедших на похороны Сахарова, траурные митинги, проведенные во многих городах страны, – все это говорит о том, какое важное значение имело и имеет все то, что сделал Сахаров для нашей страны. И все-таки давайте искать ответ. Возьмем для этого самый «невыгодный» период его жизни – семь тяжелейших, словно в библейской притче, лет, проведенных в горьковской ссылке, когда он был насильно выключен из общественных и научных процессов и вряд ли мог надеяться на то, что многие его предвидения столь скоро и убедительно оправдаются…

В последних числах декабря 1979 года ограниченный, как было сказано в официальном сообщении, контингент советских войск с целью оказания интернациональной помощи вошел в Афганистан. О подробностях этой акции знал тогда лишь самый узкий круг высших политиков, а ее последствия предвидеть не мог, кажется, никто. Но в первые же после ввода войск дни в нашей стране прозвучал бесстрашный голос протеста. Академик А. Д. Сахаров трижды выступает с заявлениями, организует пресс-конференции, где осуждает эту акцию и призывает советских руководителей вернуть войска на свою территорию.

Утром 22 января 1980 года А. Д. Сахаров уехал на научный семинар. Днем он позвонил домой из прокуратуры и сказал, что его отправляют в Горький. Вечером того же дня самолет, в котором были А. Д. Сахаров, его жена Е. Г. Боннэр и несколько человек охраны во главе с первым заместителем председателя КГБ С. К. Цвигуном, доставил ссыльного в Горький, город, закрытый для иностранцев. Багаж семьи состоял из двух дорожных сумок, словно собирались в незнакомый город совсем ненадолго…

Только ли позиция по Афганистану стала причиной высылки в Горький? Нет, недовольство ученым, высказывающим еретические идеи о реформировании общества «развитого социализма», а также позволяющего себе иметь собственное мнение о балансе мировых вооружений, зрело давно. Командно-административная система каждому человеку определила свою ступеньку в иерархии, и, по ее понятиям, Сахаров предупреждений получил уже немало. С поста заместителя научного руководителя крупнейшего института академик спустился до старшего научного сотрудника, его подвергали сокрушительной газетной обработке – от центральной прессы до стенной печати, он выслушивал внушения от прокурора, и даже в научных трудах обращаться к его основополагающим работам уже не рекомендовалось. Ссыльный ученый лишился трех звезд Героя Соцтруда, званий лауреата Ленинской и Государственной премий. Мировая слава, правда, оставалась – ей не прикажешь…

Протест Сахарова против ввода войск в Афганистан оказался одновременно и последней каплей, переполнившей чашу терпения, и удобным предлогом для высылки, который гарантировал, по мнению наших высших политиков, общественное единодушие по отношению к академику, окончательно забывшему о патриотизме, как его понимали эти самые политики. Ну и академик наконец образумится, поймет: Горький – еще не самое отдаленное место. Кстати, как это долго было с самой инициативой об оказании «интернациональной помощи», так до сих пор неясно и кому принадлежит авторство решения о высылке академика из Москвы. Пару раз в начале 80-х администрации ФИАНа советовали уволить А. Д. Сахарова, но стоило «наивно» поинтересоваться, на какое и кем подписанное решение надо сослаться в приказе об увольнении, вопрос сразу отпадал.

Важный момент: переубедить Сахарова уже давно не пытались, в прежние годы попытки чиновников от идеологии перевоспитать «заблудшего» оставляли стороны на своих позициях. Сахаров не принадлежал к числу тех, кто бетонно замирает перед начальством, он не признавал философии компромисса, ведь маленькая уступка потом нередко вырастает до беспринципности. И всем уже стало ясно: мысли Сахарова и сам Сахаров – это одно и то же. Судить его побоялись, да и не за что, решили изолировать от внешнего мира. Горький, как предполагалось, станет для неуступчивого академика «мышеловкой», «докричаться» оттуда ему будет просто невозможно.

Едва сойдя с самолета, Сахаров написал открытое письмо о незаконности своей высылки с требованием открытого суда над собой. Через неделю его напечатали в «Нью-Йорк тайм». Волна протестов против высылки А. Д. Сахарова поднялась в первые же дни 1980 года и захватила широкие круги мировой общественности. Национальная академия США принимает решение о прекращении контактов с Академией наук СССР, нарушаются связи со многими другими организациями, возникает продлившееся до 1985 года движение за бойкот научных форумов, организуемых в СССР. Урон стране, ее авторитету неоценим, и ясно, что административные меры по отношению к инакомыслящему ученому стали очередным самоубийственным шагом командно-административной системы. Как спасали положение? В 1983 году, в самый разгар бойкота, президент АН СССР А. П. Александров в интервью журналу «Ньюсуик» говорил о желательности сотрудничества в области науки, а действия правительства по отношению к Сахарову назвал «гуманными», «поскольку Горький, где он живет, – красивый город, большой город с большим числом академических институтов. Академики, которые живут там, не хотят никуда переезжать».

Справедливости ради надо сказать, что А. П. Александров, как президент академии, находился в сложном положении. Поступки – завуалированное противодействие возникшим в 1980 году предложениям об исключении Сахарова из членов Академии, еще раньше – отсутствие его подписи под разгромным письмом 40 академиков против А. Д. Сахарова (любопытствующие могут выяснить персоналии в газетах за август 1973 года). Но слова – прямо противоположны, цитировать даже неудобно.

Как явствует из интервью, в «крупном научном центре» у А. Д. Сахарова были все возможности заниматься плодотворной научной работой. Для полноты картины следовало бы добавить, что перед дверью Сахарова круглосуточно дежурил милиционер, заворачивавший всех, кто не имел специального разрешения. Во дворе напротив окон находился опорный пункт охраны порядка, а временами, с другой стороны, у лоджии, появлялся еще и вагончик. Вне дома жигуленок Сахарова сопровождала черная «Волга». Фотоаппарат, киноаппарат, магнитофон, радиоприемник, даже пишущая машинка были изъяты при обыске, телефон в квартире, ясное дело, отсутствовал. И даже телефоном-автоматом пользоваться через какое-то время уже не разрешалось. Никаких контактов с коллегами из местных институтов за все семь лет у Андрея Дмитриевича не было. Его ни разу не приглашали ни на одну конференцию, никто из горьковских ученых не переступал порог его квартиры.

Андрей Дмитриевич, как в плохом детективе, назначал встречи в самом людном месте – на почтамте. Но как любителю утаиться от профессионалов! Профессор М. Л. Левин, университетский друг Андрея Дмитриевича, один из немногих ученых, навещавших его в ссылке, рассказывал мне, как во время одной из конференций, проводившихся в Горьком, к нему обратился взволнованный заместитель директора крупного НИИ и умолял больше не встречаться с Сахаровым, потому что «иначе у нас конференций не будет».