Михаил Зуев-Ордынец - Всемирный следопыт, 1929 № 08

Совсем по-другому бывает здесь весной. Тогда вода косматым ревущим зверем наскакивает на скалы и рушится с каменного уступа с такой силищей и грохотом, что далеко вокруг дрожит лес.

Тогда по реке идет сплав. Плоты и отдельные бревна, спущенные в воду где-нибудь в верховьях Лоты или Нотты (реки, из которых рождается Тулома), плывут вниз и, дойдя до падуна, застревают в камнях, громоздятся на них как спички высокими «заломами». Чтобы спустить залом дальше, нужна большая и трудная работа бурлаков. С багром в руках сквозь пену, брызги и рев воды карабкаются они на скользкие бревна и спихивают их одно за другим в падун. Бурлакам приходится работать, стоя в потоке по колено. Вода норовит сбросить смельчаков под уступ — в мохнатую пену, на камни, смерть. Но бурлаки привыкли к своей работе. И если им нужно бывает спуститься по наклонному бревну с одного камня на другой, они делают это, соскальзывая на мокрых подошвах сапог, стоя во весь рост и балансируя багром. С берега на скалы, торчащие в падуне, бурлаки кладут мостик шириной в десять сантиметров, гнущийся под тяжестью человека, и бегают по нему над водопадом с ловкостью акробатов.

Иногда опытный взгляд сплавщика обнаруживает, что весь залом держится, уперевшись в одно «виновное» бревно. Тогда самый смелый бурлак лезет на залом, зачаливает виновное бревно большим крюком, и на берегу начинают накручивать на ворот веревку, привязанную к крюку, вытягивая бревно. Бурлак остается на заломе до тех пор, пока бревна, потеряв опору, не рухнут все сразу в падун, громоздясь друг на друга, вставая на дыбы и выскакивая из потока.

Ухватившись за выступ скалы, бурлак ждет, пока пронесутся мимо него готовые сокрушить все на своем пути бревна. И горе ему, если он не успеет во-время отскочить и будет захвачен ими. Гибель тогда почти неизбежна. Лишь благодаря счастливой случайности бурлак, сорвавшийся в падун последней весной, остался жив: ему удалось проскочить порог, ухватившись за бревно. Но два сломанных ребра, вывихнутая рука и перешибленная нога были результатом падения. Оставаться же на заломе бурлак должен на тот случай, если лопнет веревка, вытягивающая виновное бревно, или не удержится крюк в сырой древесине.

А как только залом пущен и бревна, только что бесновавшиеся в падуне, спокойно, словно отдыхая, поплывут по широкому омуту, наверху открывают «ширму» в «запане», устроенной поперек реки из связанных цепями бревен, и через несколько минут новый залом так же дико и жутко громоздится на камнях падуна. И опять начинается трудная работа бурлаков.

Если нельзя с берега добраться до бревен, застрявших посреди реки, перекидывают через падун канат и подвешивают к нему «люльку» — узкую перекладину на блоке. Бурлак садится на этот непрочный аппарат и отправляется на нем наводить порядок в озорливом водопаде.

Зимой главная работа происходит в лесу. Дровосеки валят деревья, возчики вывозят их на берег реки и складывают штабелями, чтобы, как только пройдет лед, можно было спустить их в воду. Дровосеками работают здесь главным образом финны, из русских только северяне: архангельцы или местные мурманские колонисты.

Мы провели день среди туломских дровосеков. Они жили в большой избе одной артелью — человек двадцать мужчин и две женщины. Никогда не приходилось нам видеть такого дружного коллектива, как у этих жизнерадостных северян.

В этот день в первый раз взошло солнышко. Оно поднялось за щетинистым лесом и продержалось над горизонтом несколько минут. Это было странное солнце. Оно было превращено в яркую золотистую пыль, словно выброшенную из-за леса гигантским пульверизатором; тонкая ее струя поднималась до самой вершины неба, рассыпаясь дождем над лесами, Бараками и рекой.

Все люди ходили, подняв лицо к небу, все были очень радостны, забыв даже про мороз, от которого трескались деревья в лесу. Стал другим и лес. На засыпанных снегом ветках вдруг вспыхнули красные, зеленые, голубые, желтые огоньки, забегали, перескакивая с ветки на ветку, как тысячи светлячков, и лес сразу потерял всю свою суровость и фантастичность… Он стал праздничным и добродушным как детская игрушка.

Теперь с каждым днем все дольше и дольше будет оставаться солнце на небе. Все ярче будет блестеть снег на деревьях и на реке, а когда случайно набежавшая туча сбросит на землю пригоршню мелких снежинок, они будут казаться быстрыми мухами с блестящими крылышками.

А через месяц люди наденут темные очки-консервы, потому что блеск снега станет нестерпим для глаз.

Постепенно завоевывая небо, солнце очистит от снега леса, скинет с речек их тяжелую одежду, обнажит мшистые морщинистые скалы, и лапландская тайга заживет новыми красками, запахами и звуками.

А еще позднее солнце будет чертить по небу полный круг, не скрываясь ни на минуту, и деление суток на ночь и день перестанет существовать. В полночь солнце будет светить и греть немногим слабее, чем в полдень. Словно пытаясь наверстать упущенное время, с необыкновенной быстротой распустятся северные цветы, ковер высоких разноцветных мхов ляжет под потемневшими елями, и побегут по лесу суетливые ручейки. Вода в них будет мягко изумрудного цвета, точно в ней спряталось до поры до времени зимнее небо.

Нигде так не отличается лето от зимы, как за Полярным кругом. И кто захочет увидеть здесь летом остатки зимы, должен будет подняться на вершину высокой тундры, и на дне глубоких ущелий он найдет спрятавшийся от солнца затвердевший снег.

В одну ночь проезжаем мы на оленях те сто километров, которые отделяют нас от Мурманска. Там нас ждет новость: от сильных морозов замерз порт, и от судна к судну люди ходят по льду.

В последний день полярного путешествия в номере гостиницы мы устраиваем выразительный «натюр-морт» [17] Натюр-морт (буквально: мертвая натура) — неодушевленные предметы, изображаемые на картине. из трофеев экспедиции. В нем фигурируют: артистически разодранная рубашка, «кандалакши», похожие на больших гнусных медуз, растерзанные рукавицы и много других предметов, на состоянии которых наше путешествие отозвалось катастрофически.