Михаил Зуев-Ордынец - Всемирный следопыт, 1929 № 08

Когда лопарь хочет устроить себе в лесу более постоянное жилище, он ставит куваксу, закрытую со всех сторон, и костер тогда разводится внутри ее; дым сначала наполняет весь курный шатер, а потом выходит в отверстие наверху. Бывают куваксы, покрытые сшитыми кусками березовой коры. В березовой куваксе отверстие для дыма обтягивают изнутри толстым сукном, чтобы искры от костра не подожгли кору.

Первые дни мы покидали бивак по утрам поздно, не раньше десяти часов. А в два часа уже надо было искать место для ночлега. Чтобы добиться более раннего отправления, мы пробовали сначала вставать в пять часов, потом в четыре. Напрасно. Кондратий раньше восьми не вставал и, поднявшись, аккуратно проделывал церемонию с курением и папиросной бумагой.

На Селис-озера наш путь пересекали глубокие следы. Мы остановились. Следы были медвежьи. Какая неприятность заставила медведя подняться в эту пору из берлоги? Или это старый ипохондрик, страдающий бессонницей и всю зиму слоняющийся по лесу? Неприятно было бы с ним встретиться с глазу на глаз! Следы шли сначала через озеро, потом вдоль берега. Они были огромны. Как будто здесь прошел человек в больших валенках. Но если всунуть в след пальцы, то можно было нащупать пять ямочек, оставленных когтями. Летом, когда следы на мхе отпечатываются неясно, — это обычный прием охотников: если пальцы нащупывают углубления и удобно размещаются в них — значит прошел медведь.

Без сомнения, наш медведь собирался скоро снова лечь в берлогу. Пройдя по его следу с полкилометра, мы нашли следы «пороя». Медведь разгребал на берегу снег и искал слабительных кореньев, чтобы счистить кишечник. Потом он стал ломиться через самый отчаянный бурелом и валежник. Этим он хотел запутать свои следы.

Идя дальше, мы наверное видели бы, какими хитроумным и петлями шел медведь по лесу, как, не боясь холода, он сделал несколько сот шагов по течению порожистого ручейка, а потом, придя к берлоге, ободрал кору молодых деревьев себе на подстилку. Если медведь заснул крепко, наверное его берлогу можно найти по следам белки или лесной мыши, которые бесстрашно спускаются в логово и, пользуясь глубоким сном медведя, во многих местах выщипывают его шерсть. Из нее выходят такие мягкие теплые гнезда!

Интересный след попался нам на другом озере. Сначала мы ничего не могли в нем понять. Кондратий тем временем уехал вперед, и спросить его не удалось, но все-таки догадались: это хитрая лиса прошла по следам зайца. Она так аккуратно ставила лапы в ямочки, оставленные проскакавшим русаком, что сильно затруднила бы каждого преследователя.

В лесу ей оказалось не по пути с косым, и она проложила свою собственную тропу. Но все же она боялась преследования и часто крутила, сдваивая и страивая следы. На полянке она разрыла мышиную норку. Маленький грызун выскочил из-под самого носа рыжего хищника и бросится улепетывать. Если бы он успел спрятаться в куче валежника, то был бы спасен. Но крошечные следы испуганной мыши прерывались в нескольких метрах от убежища. Тремя огромными прыжками лисица нагнала свою добычу. Мышь кинулась в сторону и как раз угодила на завтрак лисе.

А на следующей поляне — другое блюдо: куропатки. Лисе очень хотелось есть, но она знала, что здесь нужна осторожность, и много метров проползла на брюхе, прячась в сугробах. Ее ждала неудача. Куропатки во-время заметили врага, поднялись и скрылись с насмешливым криком. На полянке они оставили лишь отпечатки крыльев, словно кто-то хлопнул по снегу веером.

На восьмой день на берегу большого Улито-озера мы увидели избушку. Было только двенадцать часов, но мы так обрадовались человеческому жилью, что решили остановиться здесь на отдых. Избушка была пуста. Она принадлежала Луке Глухих, который иногда жил на Улите летом. Про Луку Кондратий говорил:

— Маленький такой человек есть. Еще меньше меня.

Несмотря на свой маленький рост, Лука построил хорошую избу. Мы еще не видели здесь таких просторных изб. И потолок в ней высокий и плоский, а не двускатный, как обычно. Мы могли ходить в избе спокойно, не рискуя наставить шишек на лбу. Камелек был полон снегу. Но разве это беда? Ведь над нами была крыша, стены защищали от мороза, мы могли спать без малиц и не возиться с костром, который дымит и «уходит». Дров оказалось сколько угодно. Недавно Лука строил заново амбар, и крутом под снегом кучами лежали старые бревна и доски.

В этот вечер мороз перевалил за пятьдесят, и когда мы растопили камелек, промерзшие бревна избы стали лопаться с сильным треском. Мы с тревогой посматривали на стены: не рухнут ли они, чего доброго?

В избушке можно было умыться. В этом почувствовалась настоятельная потребность, потому что наши ежедневные умывания снегом были мало действительны. Можно было, наконец, раздеться и хоть полчаса посидеть перед огнем без фуфаек, ватной куртки и пимов. Пальцы, державшие карандаш, не коченели, и мы с наслаждением работали весь вечер.

Кондратий, вернувшись из леса, сказал, что быки опять дерутся и их невозможно разнять. Кстати он вспомнил, как раз на него напал большой гирвас. Кондратий ловил важенку. Гирвасу это не понравилось: он подошел сзади и пырнул Кондратия рогами. Лопарь хотел отогнать его веревкой, но олень рассвирепел, подхватил своего хозяина на рога и потащил к камню, чтобы ударить о него. К счастью камень нависал над ямой. В нее-то и попал Кондратий. Там он был в безопасности от оленьих рогов. Но вылез он из-под камня только тогда, когда ему удалось, изловчившись, схватить гирваса за передние ноги, повалить на землю и связать.

Дикие гирвасы часто дерутся между собой досмерти.

Весь вечер Кондратий сидел перед камельком и поворачивался к огню то одним, то другим боком, словно поджаривался на вертеле. А Горлов перед сном выгрузил на стол все наши запасы и разделил их на дневные пайки. Оказалось, что мы должны сократить потребление сахара до трех кусков в день на человека.

Ночью в избе было отчаянно холодно. Я оделся и вышел наружу. Мороз еще прибавился, но погода стояла изумительная. Было так тихо, что казалось, упади снежинка — ее было бы слышно. Высоко над лесом, над широким белым озером, над дальними тундрами плыла луна. Она была на ущербе, ее жизни оставалось всего с неделю, но светила она так ярко, что видны были следы от саней на озере и занесенная снегом лодка, оставленная кем-то на берегу.