Петр Оленин-Волгарь - Всемирный следопыт, 1930 № 01

— Ваши разговоры, Иван Филиппыч, — доложил он, — сначала вот Ипатьев подслушивал, а затем и я поинтересовался.

Капитан и помощник сидели за столиком, на котором уютно стояла бутылка коньяку, а рядом лежали подсахаренные ломтики лимона. Помощник уставился на меня выпученными от испуга глазами, но слегка побледневшее лицо капитана оставалось спокойным; пробежавшая по нему легкая судорога мгновенно перешла в обычную насмешливую улыбку. Он пытливо смотрел мне в глаза, молча ожидая моих об'яснений.

Хитрая бестия был этот Трофимыч! Но если он ловко отстранил меня от двери и занял мое место, чтобы узнать содержание ошеломившего меня разговора, то вместе с тем он дал мне достаточно времени, чтобы притти в себя и хоть сколько-нибудь правдоподобно об'яснить мою задержку у капитанской двери.

— Да я только на секунду задержался, товарищ командир, не узнав голоса вашего помощника. Подумал, кто из пассажиров, решил зря не входить, а Трофимыч уже рад припаять мне подслушивание.

Новый режущий взгляд, а затем усталый взмах руки:

— Ладно, идите. Все это пустяки.

Я вышел, но боцман остался. Шел я словно в тумане. В голове все еще звенел подслушанный мною разговор и одновременно бился тревожный вопрос: «Поверили мне или нет?». Когда же я успокоился и начал здраво рассуждать, то пришел к неутешительному выводу, что моему об'яснению никак поверить не могли. Ведь боцман явно за мной следил; он бесшумно подкрадывался ко мне и знает, что я простоял у двери добрые полторы-две минуты. Что мне теперь делать? С чего начать? Рассказать комиссару и ребятам о подслушанном заговоре? Но поверят ли мне? Ведь план так чудовищно нагл! Еще бы! Сговорились с какой-то иностранной фирмой жульническим путем погрузить на пароход вместо нужных нам машинных частей какие-нибудь заводские отбросы, Да со страховой компанией столковались. Страховка будет снята. Пароход обречен на гибель…

Как убедить комиссара, что я не ослышался, не перепутал чего-нибудь в словах капитана? Политическое умонастроение Голубкова хорошо известно всем и каждому, а потому могут предположить, что одну из его обычных шуток я простодушно принял за покушение на судно и его груз. Словом, из мухи сделал слона.

Я был твердо уверен, что капитан теперь не оставит меня в покое: не так он глуп, чтобы дать мне возможность поднять против него кампанию, которая могла бы испортить его большую игру. У капитана бархатная рука, но волчья хватка. И чего доброго, я могу теперь по собственной неосторожности свалиться за борт, или по ротозейству в машину угодить… Лучше всего поговорить с моим другом Чуриным, — решил я. — Что он посоветует? Один ум — хорошо, а два — еще лучше.

Внезапно в каюту вошел тот самый Чурин, о котором я только что вспоминал, и сказал мне, чтобы я немедленно шел к капитану. Я отправился и получил такой громовой разнос, какого и старые матросы не могли припомнить. Оказывается, старший механик Шнип доложил капитану, что из-за моей преступной небрежности чуть не взорвался паровой котел. У меня от удивления глаза на лоб вылезли, но все мои попытки доказать, что к паровому котлу я не имею никакого отношения, пресекались гневным и бурным словоизвержением. Вдруг мне стала ясна настоящая причина этого нагоняя. Капитан бушевал, но я уже молчал и терпеливо ожидал конца этой ловко подстроенной сцены…

Вечером я смотрел невидящими глазами на залитую лунным светом серебристую гладь океана. Красота неописуемая, а на сердце тоска смертная. Правда, комиссар освободил меня от наказания за мой первый «промах», но капитан блестяще достиг своей цели, плотно заткнув мне рот. Чурин, и тот пожалуй неодобрительно что-нибудь промычит да скорбно покачает головой, если я ему сообщу про беседу капитана с помощником…

Два дня прошли спокойно, и только на третий, когда мы вышли в Индийский океан, среди команды разнесся слух, что старший механик потребовал от командира коротенькой остановки, чтобы устранить в машине кое-какие неисправности. Говорили о том, что капитан уже советовался с комиссаром, зайти ли в один из ближайших портов или во избежание обычных неприятностей простоять сутки в бухте какого-нибудь пустынного островка. Раз машина нуждалась только в беглом осмотре, а не в ремонте, то пароходу все равно, где простоять сутки; островок же привлекал и тем, что можно будет сойти на берег.

Все эти разговоры и слухи опять заставили меня насторожиться. Умно ли я поступил, что ничего не рассказал комиссару? Не затевается ли именно теперь какой-нибудь подвох. Толки о капризах машины казались мне весьма подозрительными. Ведь заодно с капитаном мог быть и Шнип, который пришел на выручку Голубкову в самый опасный для него момент.

В конце концов я решил завтра же утром пойти к комиссару и рассказать все без утайки.

Однако капитан и на этот раз опередил меня. Измученный работой в раскаленном машинном отделении, я немного проспал. Когда я показался на баке, вся команда находилась в явном возбуждении, а сверху, с капитанского мостика раздавался раскатистый довольный смех комиссара.

Причина общего необычайного оживления была ясна. Наш пароход тихим ходом шел прямо на маленький остров, который в десяти-двенадцати километрах от нас круто вздымался из океана серой массой, походившей на освещенное солнцем облако. В нем было что-то странное и отталкивающее. Горы тянулись к небу потрескавшимися из'еденными вершинами, а над ними беспорядочно крутились облака, напоминая огромное, развеваемое ветром покрывало. У подножья гор виднелась белая линия прибоя.

Мы приблизились к острову и пошли вдоль его северного берега, когда навстречу нам потянулись густой тучей морские птицы. Они начали кружиться над пароходом с неприятными криками, а некоторые даже спускались на палубу и бегали по ней, продолжая издавать пронзительные крики. Поведение этих зловещих птиц угнетающе подействовало на суеверных старых моряков, которые старались палками сшибить крикунов.

Вот прошла северная сторона, и остров на невидимой оси начал поворачиваться к нам восточной стороной, изрезанной мелкими заливчиками, из которых выглядывали огромные камни.

Южный берег тоже оказался обрывистым и угрюмым. В скалах чувствовался зловещий вызов. Зубчатые вершины гор точно кого-то хмуро поджидали, а множество оторвавшихся от берега скал словно часовые охраняли подступы к нему. Мы стали уже поворачивать на север, когда увидели широкий, глубоко вдавшийся в берег залив; здесь глаза всех тотчас же приковал к себе корпус разбитого судна, выкинутого на берег. Очевидно оно было загнано сюда ужасной бурей, которая сперва исковеркала его о рифы, а затем выплюнула на песчаный берег залива, где жалкие остатки его корпуса лежали теперь, словно сведенные предсмертной судорогой.