Михаил Зуев-Ордынец - Всемирный следопыт, 1930 № 08

Это вынуждает отпустить опущенные лямки и захватить другую пару с противоположной стороны.

Земля приближается, но достаточно быстро приближаются и столбы железной дороги…

Однако уже через несколько секунд соображаю, что до столбов, по которым проходит ток высокого напряжения, парашют не дотянет. И на душе становится легко и весело.

Готовлюсь к приземлению. Смотрю на ноги и замечаю что теперь меня относит от дороги, к которой я был обращен лицом.

«Значит, ветер у земли действительно дует в противоположном направлении. Нужно немедленно повернуться лицом по движению…»

Захватываю обеими руками лямки над головой, одну руку подтягиваю вниз, затем несколько вращательных движений туловищем — и все в порядке. Ухватившись руками за лямки над головой, ослабив мускулы и подтянув ноги, я свободно вишу на помочах. Вот ноги касаются земли… Резким движением подтягиваюсь на руках — и плавно опускаюсь на траву.

«Вот и все», — думаю я, быстро вскакивая на ноги раньше, чем парашют успел свалиться в бесформенную груду шелка.

Я спустился на самой границе аэродрома, недалеко от дороги… Вокруг ни души.

Смотрю в сторону ангаров, но ничего не вижу — бугорок, за которым я сел, скрывает площадь аэродрома.

Настроение приподнятое. Чувствую, как сердце возбужденно бьется в груди.

«Это реакция после сильного напряжения нервов», — размышляю я и пытаюсь представить себя падающим в пространство до открытия парашюта.

В этот момент, точно из-под земли, вырастает фигура сломя голову бегущего человека, и еще издалека я узнаю репортера с зеркалкой. Запыхавшись, еле переводя дух, он что-то кричит на ходу, машет рукой, приветствуя и в то же время предупреждая, что будет снимать.

Остановившись метрах в десяти, репортер наводит аппарат. Принимаю боевую позу, подняв руку со шлемом вверх. Репортер делает пару снимков и в изнеможении садится на траву, положив руку на сердце.

Из-за бугра появляется автомобиль-полугрузовик, набитый ватагой людей в синих комбинезонах. Это — механики аэродрома. Они на ходу соскакивают с машины, задают вопросы, что-то говорят, но ведь я ничего не понимаю.

— Ол райт. Верри уэл! — говорю я смеясь, будучи уверенным, что угадываю вопросы: «Ну как?.. Понравилось ли?.. Хорошо ли приземлились?..» — В общей что-нибудь в этом духе.

Механики помогли освободиться от парашютной сбруи, затем мы уселись на машину и поехали к ангарам. Но не успели мы от'ехать и сотню метров, как увидели Форда и Лугаса, которые напрямик через поле бежали к нам.

Форд, весь сияя, подбежал ко мне, крепко пожал руку и через Лугаса стал расспрашивать о впечатлениях.

Когда Лугас передал моему учителю о том, что я еще до прыжка заметил перемену в направлении ветра, Форд с недовольным лицом пожал плечами. Недоумение его было направлено, конечно, по адресу Чейза.

Относительно моего испуга в момент, когда вытяжное кольцо, как мне показалось, слишком легко поддалось движению руки, Форд ответил, что это впечатление обычное почти для всех парашютистов, совершающих свой первый прыжок.

Только когда мы приблизились к городу, я почувствовал сильною усталость.

Поэтому я отказался от совместного завтрака с нашей компанией. Через десять-пятнадцать минут я был дома. Чтобы несколько освежиться, я решил принять холодную ванну и затем уже прилечь на часок отдохнуть. Но не успел я влезть в воду, как раздался телефонный звонок.

— Ай ду нот спик инглиш… Ай спик френч [11] Я не говорю по-английски, я говорю по-французски. , — заявляю я, и без дальнейших разговоров вешаю трубку.

Минут через десять снова раздался звонок, и на этот раз какая-то женщина пытается объясниться со мной по-французски по «важному» делу.

Привожу себя в порядок и спускаюсь вниз. Навстречу поднимается с кресла типичный американский репортер с неизменными роговыми очками, зеркалкой и блокнотом. Рядом с ним щупленькая американка, тоже в большущих роговых очках.

Несколько вопросов, ответы на которые стенографически записаны в блокнот, просьба выйти на улицу для с'емки, поза, двухкратное щелканье затвором аппарата — материал для сенсационной газетной заметки готов.

Еще бы не сенсация, — советский летчик в Буффало прыгает с парашютом.

— Pardon, monsieur Minoff, — обращается ко мне в заключение американка, — êtes vous captain ou lieutenant? [12] Простите, г-н Минов, вы капитан или лейтенант? И когда я объяснил, что революция еще в семнадцатом году уничтожила у нас чины и ранги, американка смущенно и в то же время немного недоверчиво посмотрела на меня и пробормотала:

— Oui, oui, c'est bien… c'est très bien [13] Да, да, это хорошо, это очень хорошо. .

«Ясно, что бьен», — подумал я про себя, прощаясь с неожиданными гостями.

Вечером, выйдя погулять по городу, я купил «Курьер-Экспресс» — вечернюю газету, репортер которой приходил сегодня ко мне. На второй странице красовалась моя физиономия над заметкой со стопроцентным американским заголовком:

-

Рассказ В. Арендт основан на исторических фактах и подлинных материалах. Не придуманы и герои. Все они действительно жили. Не вымышлены ни имя, ни биография и главного действующего лица, представляющего для нас особый интерес.

«Гордость Океана» выбралась с рейда. Город, с его грязно-голубыми домами, аллеями стриженого бамбука, уходил все дальше. Торговые пакетботы, блестящие боевые суда английского флота, шхуны с плохо правленным такелажем и нелепые джонки начинали сливаться в сплошной лес мачт. Еще немного, и Сингапур исчез в смутных очертаниях Малакки…

Парыган стоял около рубки и рассеянно глядел на белые гребни догонявших шхуну валов.

Всего неделю назад он очутился в Сингапуре с десятком долларов в кармане. «Bankok rubin Companie», где он работал инженером «без диплома», выставила его, даже не уплатив за последний месяц.

Парыгану часто приходилось менять работу. Сейчас его обвинили в агитации, вызвавшей волнения туземных рабочих прииска. Строго говоря, Парыган отстаивал только законный двенадцатичасовой рабочий день, удлиненный администрацией еще на три часа.

Человек, восставший против колониальной системы, может считать себя поконченным. Парыган, однако, сдавался не легко…

На второй день пребывания в городе случай столкнул его со Смитсом.