Григорий Луговский - О природе сакрального. К истокам духовного опыта

Современный человек, погруженный в техногенный мир, может впечатляться тем, что для архаического сознания составляло элементы обыденной реальности. Фотографии цветов и котиков впечатляют в силу того, что для нас они – окно в покинутый человеком мир природы. Но в этих образах нет ничего нуминозного, поскольку отсутствует тревога и предощущение Танатоса. Сакральное же покоряет не красотой, а силой, властью, способностью входить в двери нашего восприятия как иная воля, которую невозможно игнорировать 62. Такие архаические понятия как иранск. «фарн» (хварно), славянская «слава», греческий «даймон», индийский «брахман», «вакан» и «оренда» североамериканских индейцев, «мана» полинезийцев обозначают силу, способную входить в предметы и людей, и покидать их, но одновременно и некую единую духовную основу, творящую мир и родственную понятию благодати, так и отдельные её проявления, персонифицированных духов и божеств, «осеняющих» благодатью конкретных людей или объекты мира. Непонятность, тревожность сакрального породила ограничения, с ним связанные – табу. Это понятие, родственное сакрализованному, то есть регулирующему отношения социума со сверхъестественным 63.

Представления о сакральном универсальны и объясняют множество общих сюжетов и черт в культах и мифах разных народов. Собственно сакральное остается всегда «в тени», но его проявления «являются» и каким-то образом должны манифестировать собой свойства и сущность самого сакрального. Только по явлением, по отражениям мы и можем познавать суть сакрального. И явления эти обладают следующими свойствами:

1. Амбивалентность, то есть способность нести как благо, так и опасность, что и определяет особое, трепетно-тревожное к нему отношение 64. Именно амбивалентность является главным качеством любого нуминозного опыта – ощущения вызова, чреватого как благом, так и опасностью (эросом и танатосом), порождая творческую, или катарсическую трансформацию переживающего этот вызов (а такое переживание уже есть ответ).

2. Волюнтаризм. Сакральное в своих проявлениях действует вопреки привычным природным законам, чем утверждает себя как трансцендентная сила. Именно так поступает и культура, подражая сакральному. Если природа, по сути, циклична, то всё выпадающее из циклической картины, аномальное, воспринимается как знак сакрального. Впрочем, о трансцендентности сакрального можно говорить условно, поскольку хаос, из которого сотворен мир, потенциально заложен в вещах мира, не может быть изжит и изъят из них вполне. Беззаконность сакрального (а она сопряжена с амбивалентностью, поскольку закон сакрального не добр и не зол для этого мира, живущего по установленным во «время творения» циклическим законам) определена его отношением к мифическому времени-пространству, откуда оно берет творящую силу. Культуру (сакрализованное) мы знаем как единственное сверхъестественное явление. Но она, как видим, задается актуальными проявлениями бытия, которые могут прочитываться как сверхъестественные, не отвечающие законам природы, определяющим повторяемость событий. Открытие сверхъестественного в окружающем мире стало причиной создание сверхъестественного ответа ему в виде культуры.

3. Полиморфизм. Ярким примером сакрального в этом смысле служит «гротескное тело», описываемое М. М. Бахтиным: «…неготовое и открытое тело это (умирающее-рождающее-рождаемое) не отделено от мира четкими границами: оно смешано с миром, смешано с животным, смешано с вещами. Оно космично, оно представляет весь материально-телесный мир во всех его элементах…» 65. Полиморфным архетипом сакрального может выступать лабиринт – символ сверхсложного хаоса, следуя которому, можно достичь удачи, но логику которого постигают только интуитивно 66(см. Сакральное, мистическое и магическое). «В кетских «священных местах» обращают на себя внимание поражающие размерами и причудливостью форм деревья – чаще всего лиственницы, реже кедры или ивы. Считалось, что деревья именно этих пород начали свою жизнь «во времена первых людей» 67. Идея полиморфизма объединяет такие, казалось бы, разнородные явления как многоглавые драконы, триединый бог христиан, индуистская троица-тримурти, греческие хтонические персонажи Химера, Тифон и т. п. Культурные ответы сакральному также часто строились на принципе «гротескного тела». Таковы тучные женские фигурки «палеолитических венер» (часто подчеркнуто лишенные лиц), ритуальные скульптуры и маски североамериканских индейцев и народов западной Африки, детали шаманских костюмов Сибири. Все эти факты сакрального искусства (а традиционное искусство всегда является сакральным) несут идею связи миров людей, зверей и духов, перетекания одного в другое, единства форм жизни.

4. Экстатичность. Сакральное потому и впечатляет, что не ограничивается пределами вещи, но входит и в его созерцающих, вводя их в особое состояние сознания, делая их другими, новыми. Оно избыточно как по форме, так и по содержанию (полисемантизм сакрального обычно диктуется его полиморфизмом), энергично и экстатично. В этом смысле понятным становится, например, почему эвенки-орочоны называют лося и оленя в период гона божественным 68: отличие божественного от мирского состоит в избыточности, способности творить, порождать. Всякое творческое состояние по сути экстатично и сакрально. Полисемантизм сакрального позволяет ему разрушать обыденный мир, описываемый человеческим языком, быть одновременно одним и многим, находиться в вещи и быть «духом», выходящим за границы себя, то есть сущностью не материальной. Не случайно, поэтому, например, «у кетов слово кайгусь означало и духа-хозяина животного, и охотничий трофей, и удачу („фарт“)» 69, то есть то, что можно было бы назвать духовным стержнем самой идеи охотничьего промысла (животное + удача = трофей; сакральность ситуации здесь определена ее непредсказуемостью и напряженностью, что роднит ее с ритуалом, игрой). Интересно сопоставить слова «великое», «большое» и «боль». Встреча с великим, переживание величия может быть связано с болью; у индейцев Калифорнии, находившихся на очень ранней стадии развития, духи так и именовались – «боль» 70. Характерно, что именно экстатические практики являются стержнем шаманского комплекса, который в той или иной степени присущ всем архаическим культурам (см. Человек священнодействующий).

Итак, первобытное сознание выделяло в природе все то, что было более сложно организовано, чем всё привычное, обыденно, полагая это за послания сверхбытия, требующее расшифровки. Все формы архаических верований выступали языком для «разговора» с сакральным и доминирование у различных племен культа предков, тотемизма, культа предков, промысловой магии и т. п. следует выводить из индивидуальных условий, той цепи вызовов-ответов, которые формировали облик данной культуры. Сакральное не существует вне восприятия, вне оппозиции «вызов-ответ», оно рождается как удачное прочтение ответа в вызове; ответ вытекает из вызова, диктуется им, а единство вызова и ответа и составляет суть сакрального, здесь и сейчас проявившегося.