Юрий Воробьевский - Черный снег на белом поле

Наконец отпущенные договором с диаволом двадцать четыре года истекают. Раскаяние и надежда в милосердие Господне звучит в последнем монологе безумного «монаха сатаны». Он приглашает друзей послушать его кантату. Те звуки, которые слышались ему из ада. И вот результат, ради которого сам диавол посулил Леверюону «дров подбросить под котел, чтобы посилен был труд»: «Мы видели, как слезы покатились у него по щекам и упали на клавиши; ударив по мокрым клавишам, он извлек из них сильно диссонирующий аккорд. При этом он открыл рот, точно собираясь запеть, но только жалобный звук, навеки оставшийся у меня в ушах, слетел с его уст. Склоненный над инструментом, он распростер руки, казалось, желая обнять его, и внезапно как подкошенный упал на пол».

Широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими (Мф. 7, 13).

«Каждому веку, так или иначе, приходится терпеть своих «enfants tembles», Франсуа Вийонов и Артюров Рембо, бунтарей духа и мысли, одержимых, казалось бы, единственной страстью «открыть седьмую дверь»«. Шпенглер писал как будто и про Джима Моррисона.

«Двери восприятия» Блейка-Хаксли открылись в очередной раз. Вошел симпатичный и стеснительный парень из Калифорнии. В кожаных штанах. В рубашке со змеями на рукавах. Поэт, оказавшийся незаурядным артистом. Его сравнивали с богом вдохновения Дионисом.

Сам того не зная, Моррисон, конечно, был частью Открытого Заговора. Этот «новый Дионис» не только читал, впитывал, но и воспроизводил, в частности, идеи Ницше: «Мы верим в Олимп, а не в Распятого. Сексуальность, наркомания, огромная, радостная благодарность жизни и ее тираническим условиям — вот что составляет сущность языческой культуры. Я считаю наивысшей культурой пессимизм силы. Индивидууму больше не нужно оправдывать зло. Он наслаждается чистым злом, и именно бессмысленное зло кажется ему самым интересным. Если раньше человеку нужен был Бог, то теперь его манит мировой порядок без Бога, мир случайностей, в котором есть место и для ужасов, и для различных животных проявлений».

Название своей группы он позаимствовал у Блейка: «Если двери восприятия чисты, вещи видятся такими, какие они есть». Мориссон раскодировал «Doors» так: «Это поиск. Открывание одной двери, другой, третьей. Чувственность и порок — эти образы притягивают нас сейчас. Но это, как змеиная кожа, которая однажды будет сброшена... В данный момент меня больше интересует темная сторона луны, зло, сумерки. Но мне кажется, что в нашей музыке мы пытаемся прорваться к чему-то чистому, к освобожденному и неограниченному. Это как очистительный ритуал в алхимическом смысле. Сначала проходит период беспорядка, первоначального хаоса. Из этого кристаллизуются элементы, и обнаруживается источник жизни, который изменяет всю материю, пока, наконец, не проявятся все противоположности, весь дуализм, и вы не соедините их. После этого дело уже не в плохом или хорошем, но в едином, беспримесном...».

Подобное ощущение реальности требует особого мировоззрения. Специфического «Я», полностью разомкнутого на восприятие мифологического всеединства мира. Обычно исследователи творчества Моррисона говорят о его «дионисийском Эго», которое открыто и верху, и низу. Которое «... тождественно экстатически «изживающему» себя телу. Это путь преодоления социальности и нравственности, путь от политики к поэзии. Однако, возразим мы, такое мировосприятие больше подходит культу Пана. Ведь Пан означает «всё». Пьяница Пан. Состояние экстаза рассматривалось Моррисоном как вполне самодостаточная цель. Отсюда — увлечение ЛСД и алкоголем. За несколько лет они превратят стройного Диониса в разжиревшего Пана.

«More, more, тоге» (больше, больше, больше) — таким был девиз Моррисона. Больше впечатлений, больше наслаждений. Надо открыться. Надо испробовать в жизни все. Этот гедонизм идеально попадал в контекст Открытого Заговора. Его микробы, его споры носились в воздухе, и Моррисон уловил их. А кто-то — очень влиятельный — уловил то, что он уловил. Суть происшедшего вписалось в формулу того же Теодора Адорно: когда «художник пытается стать чистым голосом иррационального, невзирая на заданные ему условия... его произведения превращаются в идеологический феномен»... Не удивительно: несмотря на прессинг консервативных сил Америки, «идеологический феномен» Моррисона всегда находил и могучую поддержку. Его использовали. Правда, очень недолго. Всего три с половиной года.

Моррисон заявлял: «Меня интересует все, что связано с бунтом, хаосом, особенно с деятельностью, которая выглядит бессмысленной. Мне кажется, что путь к свободе заключается именно в этом; наружный мятеж — способ достижения внутренней свободы... Я вношу хаос в тексты, в то время как остальные пытаются навести порядок».

Его стихи собраны из мистических фраз, как из «бисера». Это разрушает всякое представление о классической рифме и поэтическом ладе. Это больше похоже на заклинания языческого колдуна. Да, бытует легенда о вселении в душу маленького Джима души умирающего индейского вождя. Или служившего ему демона? Некоторые склонны приписывать Моррисону нечто демоническое и называют «шаманом на сцене». Даже неизменныекожаные штаны Моррисона трактовались как облачение Посвященного (в индейских обрядах кожа молодого оленя означала разодранность души, погруженной в жизнь плоти).

Иногда хаотический «бисер» «Doors» собирался во вполне очевидные смыслы. Такова знаменитая песня «The End» — «Конец».

Эту «эдипову часть» моррисоновского текста «The End» обычно интерпретируют психоаналитически. Как конфликт с отцом. Отрывок соотносится с проникновением в материнское лоно, т.е. с регрессией Вселенной к Хаосу. «Эдипова часть» представляет собой конструирование ситуаций «распад естества», попытку одолеть природу, сопротивляясь ей противоестественностью. Такой «ход назад» можно назвать адекватным акту ритуального разрушения.

Его друзья отмечали, как он любил «планировать спонтанность и контролировать хаос». Подобно жрецу, расчленяющему «первоначальное единство», Моррисон прагматично фиксировал реакцию публики на свои действия. Сам он писал: «Шаман ведет собрание. Чувственная паника, вызванная наркотиком, песнопениями, танцем, швыряет его в транс. Изменившийся голос. Момент судороги. Он подобен сумасшедшему. Этот профессиональный истерик, избранный благодаря склонности своей психики, однажды будет оценен. Он является медиатром между человеком и духовным миром. Его ментальные путешествия формируют религиозную жизнь племени». Именно такую роль избрал себе Джим Моррисон в магико-религиозной драматизации своих выступлений. Стоит отметить, что в университете будущий певец очень внимательно изучал психологию толпы.