Лев Данилкин - Клудж. Книги. Люди. Путешествия

Правильный ответ – прямо здесь; у них тут идет важный процесс, ради которого и приезжают сюда по двести тысяч человек в год.

Почему люди оказываются на Галапагосах, какие мотивы ими движут? Это не такой простой вопрос. Континентальный Эквадор в качестве цели путешествия гораздо понятнее: там Амазония, джунгли, водопады, вулканы, канопинг, летаешь привязанный к канату над этими джунглями. А что такое на Галапагосах? Ни тебе колибри, ни индейцев, зато два лишних перелета, потом еще один, до Гуакиля, потом еще тысяча километров на запад, строго по линии экватора. И что? Ничего слишком очевидного. Переберите в уме, что у вас ассоциируется с Галапагосами, и вы поймете, что первая тройка выскочивших слов выглядит так: черепахи, Дарвин, эволюция, причем скорее в обратной последовательности. Здесь был Дарвин – и увидел нечто такое, что позволило ему сформулировать Величайшую Идею в Истории Человечества.

Но что?

Залив Дарвина находится на острове Дженовеза, это внутренний двор, арена огромного природного колизея. Остров представляет собой круглое циркообразное сооружение; как и в римском Колизее, с одной стороны стена обрушилась, внутрь хлынул океан, и теперь туда заплывают яхты. Дженовеза – один из самых северных островов, плыть далеко, в Северное полушарие, на другую сторону экватора; очень немногие яхты включают этот остров в свой маршрут – зато очень многие пассажиры по прибытии получают представление о том, как чувствует себя белье в стиральной машине, отработавшей пятичасовую программу; открытый океан – не шутка, однако это того стоит.

Яхтенный круиз обходится в разы дороже, чем жить на суше, зато увидеть можно в десять раз больше. За неделю у вас есть шанс ступить на десяток небольших островов или один огромный (Исабела) плюс три-четыре средних и мелких. При любых обстоятельствах в день вы посещаете два места – иногда два разных острова, иногда какой-нибудь грот Черной черепахи и пляж Гаррапатеро на одном. Сеанс, как правило, состоит из двух частей – пешая прогулка, затем снорклинг. Дистанция – от одного до четырех километров, там смотришь зверей-птиц, тут – рыб, и везде пейзаж, ландшафт – умопомрачительный геологический стриптиз, ну а как еще это назвать?

Кишащие живностью Галапагосские острова представляют собой продукты крайне разнообразной вулканической деятельности: все они произошли в результате выбросов лавы. Дженовезский колизей – кальдера, провалившаяся вершина кратера; «стены» здесь – 30-метровые скалы. Общего у островов то, что в геологическом смысле они умирают. Самому молодому острову, Фернандине, всего семьсот тысяч лет. Последнее извержение – просто извержение, до образования острова дело не дошло – случилось в 2009-м. В фотографии Галапагосов, сделанной со спутника, есть нечто зловещее – они таки похожи на стаю астероидов, несущихся из дальнего космоса к Земле. Кстати, острова в самом деле движутся – дрейфуют на восток. Чем дальше уплыл остров – тем меньше видов там выжило и тем больше они отличаются от «основного» типа. Например, на Эспаньоле морские игуаны не асфальтового, как почти везде, цвета, а черного с красными, зелеными и синими вкраплениями, у пересмешников там клювы длиннее, а лавовые ящерицы больше, чем где-либо еще. Информация кажется чересчур специальной – но после того, как увидишь это своими глазами, отличия, что называется, от зубов отскакивают, как Отче наш. Красные и зеленые пятна на игуанах ТАКИЕ яркие, что в это невозможно поверить; клювы пересмешников ГОРАЗДО длиннее, а ящерицы там, врать не буду, размером, ну, с СОБАКУ. Хорошо, щенка.

От яхты тебя везут к берегу на моторке; wet landing означает десантирование в стиле D-Day, dry-landing – битву с «коржиками» на ступеньках пристани. Каждая высадка на остров – не просто «пришел-увидел-сфотографировал», а тщательное исследование биологических и ландшафтных особенностей местности; не просто вопли «Ааа, Серхио, гляди, это ж бурый пеликан!», а краткая интродукция в классификацию живых и неживых организмов, обитающих в данном ареале, – имитируется жанр научной экспедиции. Даже во время снорклинга натуралист умудряется не просто ткнуть пальцем в то или иное морское чудище, а, выдрав трубку изо рта и отплевавшись, прочесть мини-лекцию, как это чудовище тут оказалось, из чего состоит его меню и каковы его перспективы быть съеденным кем-то еще.

– Джейн, поаккуратнее, под вами акула.

– Акула? Какая-то другая акула или всегдашняя акула?

– Галапагосская, Джейн; часто достигает в длину четырех метров, но ваша – всего два с половиной.

При слове «акула» Джейн развивает олимпийскую скорость в направлении шлюпки сопровождения только в первый день – теперь-то она знает, что акулы здесь сытые, и интересуется исключительно размерами.

Под водой, где акулы обеспечивают нужный градус драматизма, а морские черепахи согревают сердце, потому что в глазах каждой читаешь бегущую строку: «Дорогой друг, ты не зря потратил свои доллары на эту поездку», разумеется, преподаются лишь азы зоологии, а вот вечером, в кают-компании, на регулярных итоговых пресс-конференциях, дойдет и до латинских названий.

– Как я уже говорил, Галапагосы находятся на перекрестке четырех океанических течений, и именно поэтому мы наблюдаем здесь феноменальное разнообразие морской жизни…

Да уж, феноменальное: плотность косяков такая, что ощущение, будто ты заплыл внутрь консервной банки, набитой «ангелами» и «хирургами». На суше и на море натуралист, по сути, разыгрывает спектакль, где сам он играет роль Дарвина, а его группа, 16 туристов, – студентов. Или, если угодно, священника, служащего литургию в храме науки; туристы соответственно – прихожане. Да-да, нечто среднее между экспедицией и хаджем, и так два раза в день.

Если вам нужно стопроцентное доказательство того, что религией современного человека – не декларативно, а неосознанно – является наука, то на Галапагосах вы его получите. Острова, сильно уступающие многим другим (какие-нибудь Маркизские или Подветренные, не говоря уже о Капри и Гавайях, уж точно будут поживописнее Галапагосов), представляются нам достаточно ценными, чтобы пилить ради них на край света, прежде всего потому, что Дарвин объявил их уникальными «с научной точки зрения». Что конкретно это значит, многие представляют весьма смутно, однако все, кого сюда занесло, знают, что Галапагосы неким образом связаны с осенившей Дарвина идеей эволюции. Мы инвестируем деньги и усилия в нечто je ne sais quoi [13]– в некую атмосферу, способствовавшую зарождению Величайшей Идеи. В Грецию едут за античностью, в Прованс – за деликатесами, на Галапагосы – «смотреть эволюцию». Это трудно объяснить даже себе самому – и поэтому многие туристы, явившиеся сюда, исходят из подсознательного предположения, что эволюция на Галапагосах происходит как-то интенсивнее, чем везде, что там есть некий действующий «вулкан эволюции», и поэтому все увиденное, от лавовых тоннелей до манеры самок фрегатов падать на самцов с самым красным пузырем в Тихом океане, они склонны связывать именно с эволюцией. Вон какая игуанища сидит, Крокодил Крокодилович! И? Чего «и»? Э-во-лю-ци-я, деревня!