Лев Данилкин - Клудж. Книги. Люди. Путешествия

В 8:30 утра 24 июня Одинокий Джордж, самая знаменитая черепаха в мире, был найден мертвым. Смерть эта вызвала не меньший резонанс, чем кончина Стива Джобса; для обитателей архипелага она стала шоком, в Пуэрто-Айора аборигены вышли на траурные демонстрации; Solitario George был всеобщим любимцем и местной иконой, чаще его на футболках с галапагосской символикой изображали только Дарвина. Никакого внятного объяснения этой странной гибели не нашлось.

Разумеется, после этого – не значит «вследствие этого», но… может быть, я чихнул в его сторону? Забыл отключить вспышку – и он сдох, контуженный световой гранатой? Может быть, он умер от обиды? – по правде сказать, в списке удивительных существ, повстречавшихся мне за неделю на островах, Джордж находился далеко не в верхних строчках, так, где-то между гигантской рыбой-ястребом и мистер-попперовским пингвином. Да, огромный, кожистый, костяной, древний – чудо света, но факт пребывания за загородкой нивелировал эффект от его эксцентричной внешности. Куда ему тягаться с морской игуаной, которая буквально вчера шлепнулась прямо мне на голову и, как ни в чем не бывало, поплыла по-собачьи дальше – жрать водоросли! С голубоногими «бубиками»-олушами, которые танцевали на камне так, будто репетировали номер для съемок диснеевского мультфильма, артисты! С «коржиками» – морскими не то львами, не то котиками, не то вообще тюленями, – самыми веселыми существами на свете, которые еще утром плавали вокруг меня по спирали, вот ей-богу, как заведенные.

Galapagos по-испански значит «седло» – именно на седло похож панцирь черепах того вида, к которому принадлежал покойник. Формально именно гигантские черепахи – седлообразные и купольные – остаются «титульной нацией» архипелага, однако ж шансы наткнуться на одно из этих чудовищ ни с того ни с сего крайне невелики, они живут либо в резервациях, либо на островах, закрытых для посещения. Подлинные короли Галапагосов – те, кто разгуливает по улицам, кто без спросу залезает на чужие шлюпки и даже на яхты, кто не дает прохода нормальным людям , – кое-кто еще.

Сначала хлопаешь – можно в ладоши, но лучше ладонью об рюкзак. Эффект нулевой – низкочастотные вибрации свидетельствуют об интенсивной стадии сна… хррр… хррр… Смех смехом, а пройти через «коржиков», которые внаглую валяются посреди узенькой тропинки, затруднительно. Обойти негде, наступишь – могут цапнуть, надо будить. Сначала они правда спят, потом делают вид, что не слышат, потом – что не понимают, потом обиженно рычат, потом все-таки сваливают – под теперь уже настоящие аплодисменты: невероятно ловкие в воде, они комически неуклюжи на суше. Представьте, что от вас удирает прикроватная тумбочка.

Путь в глубь острова открыт. Снаружи, с яхты, острова выглядят не слишком впечатляюще – и уж никак не райскими. Голые скалы, много расщелин. Открытые пространства залиты застывшей базальтовой лавой; если она относительно свежая, то вегетативный покров отсутствует вовсе. Где давняя – нечто чахлое и бурое, декорированное кактусовыми деревьями, как в мексиканских ресторанах; пустыня и есть пустыня, воды-то на Галапагосах, считай, нет, а дождь лава впитывает, как губка.

Изнутри, однако ж, когда ступаешь на берег, острова преображаются – оказывается, они просто были прикрыты камуфляжной сеткой: ну чего на нас высаживаться, ничего особенного. Затерянный мир, «ничего особенного»: под каждым кустом сидят драконы и археоптериксы, тероподы и стегозавры; помелкотравчатее, чем в «Парке Юрского периода», но явно они, из сказок и детских энциклопедий – фантастические, гротескные, пупырчатые, гребенчатые, когтистые твари, внушающие почтение, страх, восторг и изумление одновременно.

«В 1832 году, – писал Курт Воннегут, – одно из самых маленьких и бедных государств планеты, каковым являлся Эквадор, обратилось к народам мира, прося их согласиться с тем, чтобы острова считались частью эквадорской территории. Никто не возражал. В то время это казалось безобидным и даже комичным. Как если бы Эквадор в приступе империалистического помешательства решил присоединить к своей территории пролетающее мимо Земли астероидное облако». Воды там не было – не было, соответственно, и людей. Никогда не было; Тур Хейердал однажды снарядил археологическую экспедицию на остров Флореана, увидев на фотографии «очень древнюю» каменную голову; надеялся доказать, что на архипелаге с незапамятных времен жили индейцы, – но выяснилось, что голову вытесал лет пятнадцать назад колонист для развлечения собственных детей.

Никакого восторга, страха, изумления и почтения животный и растительный мир Галапагосов ни у кого не вызывал; в середине XX века здесь появилось несколько консервных заводов и сколько-то поселенцев; но, в целом, острова были необитаемыми, именно поэтому «затерянный мир» сохранился в неприкосновенности.

Первые несколько островов. Кажется, что главное на Галапагосах – кишение удивительной живности. Под каждым кактусом окопалась рептилия, на каждом камне приплясывают олуши, а под каждым камнем – пятьдесят «коржиков» и пятьсот красных, как рассыпавшиеся кусочки пазла с «феррари», крабов. На спине у игуаны примостилась лавовая ящерица, а пока олуши канканируют перед публикой, птица фрегат – надутая, с красным пузырем размером с мяч для аэробики перед грудью: эрекция! – пытается спереть у них только что снесенное яйцо. Дело, однако ж, не в количестве и не в интенсивности событий. Разумеется, это все интересно – но это еще не чудо.

Чудо в том, что они тут все непуганые. Это не фигура речи. Они не боятся людей – вообще. Они высиживают птенцов прямо на тропе, по которой каждый день ходят люди. Они смотрят тебе в глаза – и никуда от тебя не убегают. Хочешь подойти на метр – пожалуйста. На полметра – милости просим. Чем древнее выглядит существо, тем оно доверчивее. Олуши похожи на заколдованных, превращенных в птиц людей – как у Гауфа. Фрегаты – вылитые археоптериксы. Альбатросы – райские птицы с вышивок на старинных рушниках: белые, млечные, токуют, курлычут, целуются, желтыми клювами друг об друга – тук-тук-тук, тук-тук-тук. Не надо быть слишком впечатлительным, чтобы захотеть, прости господи, приголубить или даже поцеловать – вот этого, и того, и того. Поцеловать? В техническом смысле никаких препятствий – пожалуйста, кого угодно, но, во-первых, не всякий отважится чмокнуть игуану, а во-вторых, это запрещено правилами заповедника; тем, к примеру, кто тянет руки погладить умилительного «коржика», натуралисты показывают белую груду костей и рассказывают страшную историю о том, как один leonito peque о тоже гулял с мамой, купался в океане и тыкался мордочкой в песок – пока однажды добрые люди не взяли его на руки, чтобы сфотографироваться. Тут-то его счастливое детство и закончилось – дело в том, что матери узнают своих «коржиков» по запаху, а кому нужен ребенок, который пахнет, как американский турист? Брошенные родителями «коржики» умирают на берегу от голода, никому не нужные, страшной смертью – идея понятна? Понятна, понятна, да и все равно всех не перецелуешь – их тут тысячи, и все словно в полусне. Да чего там «словно». Дрыхнут днями напролет на ступеньках «коржики»; в летаргическом сне топорщат морщинистые гребни морские игуаны, в трансе покачиваются на скалах пингвины-коматозники, и даже олуши, танцующие на своих ярко-синих перепончатых лапах, – ну явно ведь лунатики. У Добролюбова была статья про типичное явление русской жизни – «Что такое обломовщина». Русской? Это он не был на Галапагосах – вот где обломовщина, вот где лень, вот где апатия, вот где пассивность. Можно подумать, что все эти твари находятся на заслуженном отдыхе – но где, спрашивается, они работали, что так устали?