Лев Данилкин - Клудж. Книги. Люди. Путешествия

Отметим, что фоном для этих заявлений – которые вовсе не напоминают о «казарменном» остроумии – служат монотонные высказывания европейских политиков о «недопустимости происходящего», самым ярким из которых является шутка немецкого канцлера о том, что российский президент «потерял связь с реальностью» и «пребывает в другом мире». И это все, что ты можешь?! Не то в МО: невозможно не аплодировать цветущей сложности их «опровержений» – иногда с «постмодернистской» цитатной подкладкой, иногда отсылающих к фольклорным мудростям, а иногда – к советскому, cum grano salis [17], пропагандистскому дискурсу. Last but not least [18]– подчеркнем, что перед нами не просто коллекция образчиков остроумно принятых подач, но именно ОФИЦИАЛЬНЫЕ заявления, аудиторией которых являются иностранные военные атташе и в которых выражена позиция Минобороны.

Кох-и-нором в этой сияющей – Лермонтов! Козьма Прутков! «Карлсон»! «Аватар»! – короне шуток является предположение спикера Минобороны о том, что заявление некоего военного деятеля США по имени Ходжес о присутствии российских войск в неположенном месте (сделанное накануне 8 Марта) является на самом деле «попыткой генерала Ходжеса» – барабанная дробь – «произвести впечатление на женскую половину Госдепартамента США».

Вуаля.

Собственно, и про «вежливых людей» это ведь тоже была очень разросшаяся позже, но – шутка. И уж, конечно, шуткой была знаменитая «кошка Шойгу»: «Трудно ловить черную кошку в темной комнате – особенно если эта кошка смелая и вежливая». Левиафан не просто принялся шутить – он научился шутить затейливо, с огоньком, как камбер-бэтчевский дракон в питер-джексоновском «Хоббите».

Ну а почему бы, собственно, нет? Чего, собственно, вы хотели? Да, таким образом власть отбирает монополию на остроумие у традиционных носителей «шутейного сознания». Но разве ограничение монополий не входит в функции власти? Вспомним знаменитый анекдот конца 1990-х о том, как «Волга» врезается в «600-й», и из «600-го» – именно из «600-го», а не из советской рухляди, – выбегает новый русский: «Ну что, куда заносить?» Анекдот был иносказанием о смене парадигмы, о том, кто теперь здесь власть: власть, которая в какой-то момент отняла у конкурентов – олигархов/бандитов – монополию на насилие.

По сути, сейчас происходит национализация еще одной монополии; Левиафан отнимает у конкурентов – интеллигенции, оппозиции, иностранцев (не обязательно именно в этой последовательности) – монополию на способность быть остроумным; и теперь персонажем того анекдота стал бы условный «иностранный агент» – который стучится в окно чиновничьего автомобиля, склонившись в угодливой позе: символический капитал – куда заносить?

«Обновленный» Левиафан выглядит очень-очень странно: он десакрализуется, и он очень рискует потерять уважение консервативной аудитории. Но разве в мире, где постоянно образуются искусственно созданные очаги хаоса, а традиционные лекарства не дают никакого прока, не следовало поискать какое-то неожиданное оружие? Странное, да – но льют же моряки в шторм на особенно разбушевавшиеся волны масло, и это работает. И раз юмор – последнее, похоже, прибежище страны, у которой есть ядерные ракеты, но которую все равно атакуют негодяи, – оказался наиболее эффективным оружием против заботливо экспортированного вам на задний двор хаоса, отчего стесняться к месту цитировать «Карлсона»? Что, собственно, плохого в отказе от неандертальской стратегии прямого физического насилия – и предпочтении «мягкой силы»: высмеивать противника, демонстрируя его моральную несостоятельность?

Разве сама гротескность, немыслимая «нахальность» предположений спикера Минобороны не служит знаком того, что высказывающийся вовсе не пытается монополизировать «право на правду», заменить чужую версию истории альтернативной своей – но всего лишь отправляет адресатам психологический импульс, сигнал о том, что его противник страшен, но не всесилен. Шутка – не просто способ «счихнуть» серьезность ситуации, она еще и антидот от искусственной хаотизации, подразумевающий: у нас ваш механизм реализации деструктивного сценария не работает, ваши инструменты внешнего управления – например, свободные выборы, пресса, неподцензурные соцсети – выглядят смешно, нелепо. И раз уж организация, которой положено шутить в этом мире последней, все-таки перешла рубикон, следовательно, у нее были на то основания, она действительно знает, что делает, – делает нахально, но и одновременно вежливо.

Разумеется, шутки, даже самые остроумные, – ничто, мелочь, червяк в тарелке.

Но история учит нас: бывает, ничтожный червяк в тарелке запускает цепную реакцию, приводящую к крупным политическим изменениям. Авось «западные партнеры» обнаружат этого червяка – и напишут о нем в своем Твиттере. С соответствующими последствиями.

– А давайте, – предлагаю я – наполовину в шутку, с интонацией Соломина-Ватсона, зовущего Баскервиля – Михалкову отправиться в Гримпенскую трясину на поиски беглого каторжника, – найдем ее.

– Давайте. – Иличевский абсолютно серьезен. – Но с ней тяжело говорить. Можно только посмотреть.

Ну, хотя бы посмотреть. Высокая, фигуристая, нестарая, у нее плечевой тик, она подбирает чеки в продуктовых магазинах, чтобы потом считать в столбик, это необходимо ей для развития памяти, так как она страдает расстройством внимания; однажды, когда она работала в зоопарке, она спрятала отложенные на съем квартиры деньги в клетке медведицы, а когда та умерла, забыла о них; любит носить оранжевые жилетки, как у рабочих-путейцев.

Таинственная красивая бомжиха , в которую тайно влюблен главный герой «Матисса», гениальный физик Королев, курсирует где-то рядом – по Пушкинской, по Пресне, по Садовому, не сама Надя, конечно, но ее прототип, и я бы дорого отдал, чтобы увидеть эту женщину, без которой не было бы этого романа. По правде говоря, я рассчитываю на что-то вроде очной ставки: она его узнает? как он с ней поздоровается? он – если Королев это он, Иличевский, – правда был тайно влюблен в нее? Интересно, как они познакомились?

Кстати, спрашиваю, а правда, что, когда вы едете в поезде, то обходите весь вагон с предложением сыграть партию в шахматы, в надежде вытянуть из кого-нибудь любопытную историю? Ну как, откуда знаю, у вас же и вычитал про кого-то из героев.

– Да, правда. По крайней мере, когда мы с отцом ездили в Баку, – Иличевский родился в Сумгаите и провел в Азербайджане все детство, – всегда возили с собой шахматы, и несколько раз люди даже начинали настораживаться, почему это мальчик так любопытен.

– Вообще, это такое писательское дело – любопытство, – пытаюсь разговорить Иличевского. – У меня нет ни одного знакомого писателя, который, сидя где-нибудь в общественном месте, не начинал бы подслушивать чужие разговоры.