Земовит Щерек - Придет Мордор и нас съест, или Тайная история славян

— Ну ладно, — уже разочарованно бросил я. — А где же эти пиктограммы?

— А, пиктограммы, — обрадовался атаман. — Вот, пожалуйста, имеются.

Он направил луч фонарика на потолок. В световом пятне я увидел коряво закопченные пламенем свечки знаки, которые в чем-то походили на руны очень пьяных викингов. В самом конце копченого ряда псевдо-рун гордо красовался признанный во всем мире графический знак мужского члена.

Москвички, ростовчанки, харьковчанки и другие дамочки в своих шпильках скакали по камням Чуфут-Кале что твои козочки. В объективы они выпячивали свои прелести, как будто бы каждая из них была порно-актрисой. Их мужчинки были по-гангстерски сдержанными и экономны в движениях. Понты есть понты. Я же ходил по этому скальному городу и просто балдел, потому что он был просто красивым. Кто бы там его не строил, вкус у них имелся. Перед караимской кенасой [123]стояла старая, потрескавшаяся мраморная плита. В тексте восхвалялся добрый царь Александр. Над кириллицей в завитушках виднелся двуглавый орел, усеянный гербами земель Империи. Польский орел присел на левом крыле двуглавого.

Бахчисарай. Ханский дворец.

А это большая (!) кенаса в Чуфут-Кале. Без девиц на шпильках.

— Это про нашего царя, — шепнула молоденькая мамаша в шпильках пацану лет десяти, которого держала за руку, — про царя Александра. Запомни.

Первый раз я услыхал, как кто-то говорит о царе «наш», и меня ужасно удивляло, насколько все это инстинктивно, естественно и невинно.

Возвращался я ночью, пьяный. Встретил каких-то поляков, и вместе мы ужрались в татарской пивнухе неподалеку от выезда на Севастополь. Ребята были из Гданьска, сюда приехали полазить по горам.

А потом я возвращался. Света не было. Луны не было. Видать не было ничего. Совершенно. Шел я по памяти. Иногда лишь маячили группки черных сидящих на корточках силуэтов. В такие — как эта — ночи я понимал, почему ночь пробуждала в людях такой страх. Почему они населяли неведомое чудовищами. Я шел сквозь черное ничто, сквозь космос — ведь этот мрак был частью мрака Космоса, от Бахчисарая до Альфы Центавра, Андромеды и дальше, и дальше, до самого конца Вселенной, за горизонт событий. И я понимал, что ничто никак не белое. Что этот долбаный листок бумаги нас всегда обманывал [124].

На следующий день, что удивительно, похмелья не было. Я попрощался с Николаем, кацапом и хахлачкой, после чего попилил на вокзал. Через окна электрички я глядел на то, как пейзаж превращается в средиземноморский. Итальянский. Оливково-зеленые не крутые холмы. Пинии. Это была Италия, но Италия советская. Постсоветская. То была Италия, застроенная жилмассивами из панелей и пустотелого кирпича. Альтернативная история во всем диапазонею Мы подъезжали к Севастополю.

В военном порту ржавел советский флот. Я осматривал его вместе с Хайке, немкой из Кёльна, которая планировала брести с рюкзаком за спиной из Германии до самого Владивостока. Ее я встретил на вокзале, где она безрезультатно пыталась разузнать дорогу до центра. Русского языка она не знала, а по-английски не говорил. И мы решили осмотреть город самостоятельно.

— Выходит, вот чего мы боялись все эти целые пятьдесят лет, — глядела Хайке на ржавый Черноморский флот, покачивающихся на ласковых волнах, и не могла этому надивиться, — этой кучи лома! Невероятно!

Она делала снимок за снимком. И никто ей и слова не говорил, что это нельзя или там запрещено. По порту шастали какие-то офицеры, глядели на иностранцев, фотографирующих жемчужину в короне Советской армии, и у меня сложилось такое впечатление, что на их лицах рисуется смущение, как будто они извинения просили. Рядовые матросы сидели рядком на лавке. Выглядели они словно ряженные, словно статисты, ожидающие своего тумака в видеоклипе для геев — эти черные клеша, белые форменки с морскими воротниками, бескозырки с надписью «Черноморский Флот» на околыше. Мы подошли, чтобы поговорить. То есть — это Хайке желала поболтать. Я согласился перевести. Лично я никогда не понимал этой навязчивой идеи разговаривать с местными. Нет, иногда, почему бы и нет, можно обменяться каким-то словом, вот только что они по сути могут сказать помимо того, что и так видно. И так понятно, что жизнь тяжелая, что денег нет, что с работой паршиво, что в стране бардак, и что до дома далеко, ведь все они бывшие русские. Моряки дали нам открытки для девушек и попросили их бросить в ящик, потому что им запрещено покидать территорию порта. Идя по направлению к почтовому ящику, мы читали эти открытки. То есть — читал я. Вслух. И были они до боли именно такими, какими должны быть открытки служащих в армии парней своим девчонкам. Что они скучают плюс несколько завуалированных эротических намеков. Всё .

В развалинах Херсонеса Таврического, там, где князь Владимир принимал крещение от греков, где началась история Третьего Рима, где началась православная Русь, где русское столкнулось с древним — пьянка гудела на все сто. Среди раздолбанных стен древнего города валялись разбитые бутылки «Шампанское Игристое» [125], сигаретные бычки, собачьи и человеческие какашки. Славянские парочки сидели в античных развалинах, обнимались и глядели в море.

Флот…

Херсонес с парочками и не только…

И Хайке, немка. Она была низенькой, черноволосой и была похожа, скорее, на венгерку, чем на немку. Ну ладно, чуточку на француженку. Мы прогуливались по этим крымским Помпеям, и я учил Хайке самым основным русским словам. Она игралась ними, утверждая, будто те замечательно крутятся вокруг ее языка. С любовью она повторяла словечки типа « канечна » и « как жывёш », но любимым ее выражением было « качьества ». Я и сам любил эти словечки.

Задолго до славян здесь, в Крыму, имелись таинственные тавры, которые разбивали головы своих эллинских пленников дубинами, а потом те же самые головы отрезали и насаживали на колья, чтобы воткнуть перед домами, чтобы те стерегли их дома словно собаки.

Впоследствии здесь же были столь же таинственные киммерийцы, от которых Роберт Эрвин Говард вывел род Конана.

Впоследствии — а почему бы и нет — скифы, еще позднее: греки, римляне, хазары, снова греки, только теперь уже как ромеи, потому что из Византии. Потом итальянцы из Генуи, татары, а в самом конце — они. Славяне. Мы. Они. Ну, где-то вроде как бы — мы. И все же — не мы. Они. Я не знал, сам не знал. Но чувствовал, что все-таки — они.