Алла Сергеева - Русские. Как мы изменились за 20 лет?

Причем почти все ( 93 %) уверены, что забота об уровне морали и нравственности в обществе должна быть возложена на правительство страны, на власть. Правда, есть и те, кто уверен, что нравственность – это область частной жизни, и государство не должно в это вмешиваться. С этим согласны в основном молодые, склонные надеяться на собственные силы и предпочитающие не зависеть ни от кого, тем более от власти.

В итоге можно сказать: многие россияне, особенно молодые, вынуждены приспосабливаться к быстро меняющимся условиям жизни. Они научились искусно обходить нормы, диктуемые обществом и государством. Молодое поколение действительно отстает от старшего по включенности в этический контекст жизни общества, относясь ко многим вещам несколько легче, без излишней рефлексии и пафоса.

Однако традиционные ценности, смыслы, нормы и правила человеческого общежития, особенно в частной жизни, для наших сограждан по-прежнему важны. В том числе и для молодежи. По ряду вопросов их позиция достаточно близка к общепринятой, а по части семейных отношений – они порой даже более строги и требовательны, чем их отцы.

Вывод: в России мораль не в коллапсе, она не разрушена, хотя и переживает не самые благополучные времена. Из соображений объективности было бы более справедливо говорить не столько о падении нравов в современной России, сколько – о смене приоритетов . Хотя с привычными моральными установками и традициями расставаться тягостно.

Остается надеяться, что с ростом благосостояния в России, наведением порядка в системе образования и в СМИ, с развитием гражданского общества и преодолением коррупции – рано или поздно мораль и нравственность, как и роль нравственного императива в сознании русских со временем окрепнет.

Любимая русская забава – игра в слова и со словами. Русский язык бессознательно проговаривается, обнажая наш менталитет и проблемы, даже если они загнаны вглубь. Например, в последнее время русское ухо все чаще режет слово «толерантность» вместо более привычных: «терпимость», «терпение», «терпеливость», «смирение» и др. В отличие от новомодной «толерантности» старинные русские слова исключают идею попустительства, отказа от себя, зато полны духовного напряжения. « Огненным смирением » называли молитву Сергия Радонежского за исход Куликовской битвы. Да и вся история России убеждает в русской терпимости к чужим религиям и поведению: здесь издавна возникла этнически многообразная страна, где бок о бок живут более 180 (Википедия) народов, из которых ни один не был утрачен (в отличие, например, от Америки, стершей с лица земли целые цивилизации).

«Толерантность» (от лат . tolerantia – терпение, терпеливость) была озвучена и поименована в Европе после двухвековой кровавой мясорубки религиозных войн, закончившихся Вестфальским миром в 1648 г. Вызванное к жизни усталостью от кровавых войн, это слово называло принцип взаимной терпимости, выраженный в знаменитой фразе Вольтера: «Я не согласен с тем, что вы говорите, но я пожертвую жизнью, защищая ваше право высказать свое мнение». Будучи провозглашенной, эта декларация в Европе так и осталась абстрактной добродетелью – скорее желаемой, чем реальной. И сегодня вряд ли можно найти страну, которая могла бы послужить эталоном терпимости, открытости и смирения.

В русском языке до середины прошлого века «толерантности» не было: как-то обходились своими словами. А в 1969 г. в 3-м издании Большой советской энциклопедии оно указано как медицинский термин в сугубо определенном значении: « отсутствие сопротивления организма при пересадке органов», « отсутствие иммунитета », ослабление сопротивления организма. Понятно, что в СССР 50 лет назад о смирении и терпимости по отношению к чужим идеям не могло быть и речи. Так что долго «толерантность» жила в русском языке своей, сугубо медицинской жизнью. Вплоть до определенного дня.

16 ноября 1995 г. в официальном определении «толерантности», принятом в Декларации на Генеральной конференции ЮНЕСКО, говорится уже не просто о «терпении», но и об умении жить в гармонии с миром, об отказе от абсолютизации истин и доминирования, о признании прав и свобод каждого человека, в том числе и на существование чего-то непривычного, чужого, пусть даже неприятного. То есть смысл этого слова расширился, политизировался.

Через СМИ усилиями политологов этот термин был введен в широкий оборот на русском языке. До сих пор он еще настолько молодой, что не вполне освоен в сознании людей, вызывая споры. Чаще его используют для названия такого коллективного поведения, при котором признаются право каждого быть не похожим на других, отказ от преследования тех, чей образ мысли, внешний вид или стиль жизни отличается от общепринятого. Модель толерантного поведения – сознательный отказ от выражения своего неодобрения, поиск компромисса. Это помогает сгладить противоречия, умиротворить людей, затушевать проблему в обществе. Однако в реальности такие принципы часто не столько повышают культуру поведения в обществе, сколько загоняют проблемы вглубь, нагнетая раздражение и ксенофобию (нелюбовь к тем, кто не похож на вас).

До сих пор в слове «толерантность» ощущается некий политический привкус, неясность смысла, причем не только в русском, но даже в Европейских языках, где он живет давно. Не случайно ведь в речи англосаксов вместо него выскакивает «политкорректность» (Politically correct), которая требует соблюдать приличия, избегая оскорблений по признаку расы, веры, пола, возраста, сексуальной ориентации и т. д. И надо сказать, что даже в англоязычных странах она вызывает скепсис. Да и как не раздражаться, если на Рождество теперь предписывается желать не «Веселого Рождества» (Merry Christmas!), а «Счастливых праздников» (Happy Holidays)? А то ведь можно ненароком оскорбить чувства нехристианина! Даже в Европе и США тотальное навязывание толерантности и политкорректности устраивает далеко не всех, вызывая сопротивление населения.

А как у нас в России с «толерантностью»? Встроилось ли это новое понятие в русскую ментальность? Анализ показывает, что не совсем.

Сейчас в Россию хлынуло столько чужого, часто несправедливого и непривычного, что для самозащиты часто невольно приходится отстаивать свою самобытность, свою «русскость».

Например, призыв к толерантности слишком часто слышится в связи с отношением к мигрантам, что миллионными потоками хлынули на российские просторы (об этом глава «“Национальный вопрос” в русском сознании»). Россияне остро реагируют на «чужаков», у них нарастает аллергия к непрошенным гостям. В ответ власти, чтобы снизить уровень напряжения в обществе, трубят о «толерантности», планируют создавать учебные курсы по адаптации мигрантов, специальные тренинги, экзамены и т. п. Это не может не вызывать подозрения у русских. Каждого преследует смутная догадка, что этим термином политики пользуются как эвфемизмом, прикрывая свои неблаговидные цели и канализируя гнев русских против пришельцев. Вместо того чтобы защищаться и сопротивляться нашествию, пытаясь остаться самим собой, вместо того чтобы открыто проявлять свои чувства (неприязнь), человек должен быть «толерантным», т. е. отстраненно учтивым, снизив свой иммунитет. Не делает ли человека навязывание такой «толерантности» беззубым и равнодушным конформистом?