Алексей Бердников - Жидков, или о смысле дивных роз, киселе и переживаниях одной человеческой души

Готовясь к жизни взрослой и другой.

Но стоило мне в августе ногой

Ступить на рижские брусчатки -- снова

Я вспомнил ширь Воронежа родного,

Поросшую серебряной кугой.

Ах, как нескладно вспомнил и печально -

Водимый отупляющей муштрой,

Но с мыслью, мыслью -- там, безбрежно дально.

И рассыпался, словно навий, строй

Моей почти невинною игрой,

Награвированной в мечтах наскально.

Где вы, мои мечты, резцом наскально

Награвированные в те года?

Им не увидеть света никогда:

Они погибли, как пришли -- скрижально.

Неподневольный беготне, дневально

Я вел их -- редко, но в ночи всегда,

Покуда не пришла водой беда -

От жуковщины, лазавшей журнально.

Какой тяжелый ледниковый год -

Те, кто кончал со мной, почти повально

Тогда оставили -- казармы рот,

А многие -- и жизнь, как тривиально.

Тогда и я планировал исход

Из армии, хоть это не похвально.

Из армии, хоть это не похвально,

Тогда я благовидно изошел,

Не Пешков -- не пешком -- в Москву пришел,

И было все в Москве провинциально -

Из замкнутого стало коммунально,

Страх быть услышанным не отошел,

Но в элоквенции себя нашел,

Все завитийствовало вдруг нахально,

Былую стенку заменив иной -

Без битых лбов, но с вывесом фамилий,

Пытались подружиться и со мной,

Но я бежал, хотя не без усилий,

Чтоб в белизне запятнанных воскрылий

От злобы дня бежать, бежать душой.

* * *

Нет ничего скучней, клянусь душой,

Чем лжесвидетельствовать в странном роде

Квасного реализма на исходе

Литературы подлинно большой,

И потому поэт, поэт с душой,

Не приспособивший себя к погоде,

Быть строже долженствует по методе,

Чем спекулянты пробы небольшой.

Поэтому в последний раз орально

Предупреждаю тех, чей строгий взгляд

Забрел сюда немного машинально -

Тотчас оставить мой ленотров сад:

Их отсылаю к Матери, назад,

Хотя, должно быть, это не похвально.

Добавлю, что, как было б ни похвально,

В шестидесятниках застряв ногой,

Приветствовать грядущее другой, -

И это упразднил я бесскандально.

А с теми, кто со мной здесь изначально,

Я непараболической дугой

Вернусь к ручью, поросшему кугой,

К его струям, сияющим астрально.

Пятидесятый год едва прошел -

Для полной правды подлинных известий

Смотри подшивки "Правды" и "Известий" -

Хотя б ты в них меня и не нашел

В пыли моих воронежских поместий,

Откуда я пока не изошел.

Пока я лишь слезами изошел

Вдали кумиров, список их недлинный

Давно я начал тетушкой Ириной -

Я в 55-м к Тетушке пришел.

Затем А.И. А.И. от нас ушел

Году в 52-м под гвалт осиный,

Раздутый умной теткой Валентиной,

Поскольку к ней он как-то все не шел.

Прискорбно! Он единственный нашел

Дорогу в наши новые пенаты,

С ним были фокусники, акробаты.

Он сразу и до всех сердец дошел,

Он возбудил восторги и дебаты.

Что было делать -- он от нас ушел!

Куда б, А.И., от нас ты ни пришел -

Пусть пахнет жизнь тебе, как мятный пряник,

Тебе -- наилегчайшему из нянек -

Да будет путь и вовсе не тяжел.

Молю Эдгара По, чтоб ты нашел

Везде восторги Шурочек и Санек,

Чтоб новый твой сынок или племянник

Не заключал в себе надмирных зол.

Лишенный принципов критериально,

Нас пошлостью леча от маяты -

Живешь ли ты все так же беспечально?

Все так же ль будишь вздохи и мечты

В любом углу, где б ни явился ты -

И все там, как в Москве, -- провинциально?

Не знаю. Я живу провинциально,

Мой слух лелеет песнь про чудеса:

Там степи одеваются в леса,

А здесь язык рассмотрен гениально.

В большущей спальне, где лежим повально,

Пока не жнет морфеева коса,

Произрастают в полночь голоса,

Живущие не близким -- тем, что дально.

Шесть корпусов построены в каре,

В восточном корпусе, в огромной спальной,

Мы шепчемся в холодном октябре.

Нам виден двор с его стеной спортзальной,

Весь утонувший в лунном серебре -

Рай, замкнутый отвне и коммунальный.

Мы жили замкнуто и коммунально,

Не зная жалоб, не терпя рацей.

Теперь я понял: это был Лицей,

Как бы прочтенный нами досконально.

Вдали Двора и родом и зонально,

Вне досяганья фрейлин и цирцей,

Мы жили с обществом теодицей -

Различье это не принципиально.

У нас бывал разнообразный стол,

Учителя, не ниже прочих сортом,

Питали нас науками и спортом.

Мы ездили в театр и на футбол,

И слог у многих вовсе не был стертым,

А большинству мундир и просто шел.

Пока от темы вновь не отошел -

Из педагогов, кроме Ермакова,

Вам назову, пожалуй, Кортунова,

С которым я историю прошел.

По химии я превосходно шел -

Там Мацюком заложена основа.

Терентьев математик был -- другого

Такого я б, конечно, не нашел.

Вели немецкий Лейцина, с ней -- Басин,

И, предпочтя рунический подзол,

Из недр органики, стыдливо красен,

Я в басинскую область перешел.

Но басинский восторг был не всечасен:

Я в элоквенции себя нашел.

Кто в элоквенции себя нашел,

Кто знает: соль земли -- софист и ритор, -

Тот в синтаксисе честный композитор,

Плевавший на божественный глагол.

Не то чтоб мне в стихах претили пол -

Изборожденный колеями iter -

Или природа -- честный реквизитор

Банального от роз до розеол,

Иль был я враг всего, что эпохально,

Избито, выспренно -- конечно, нет:

Мне свойствен даже в этом пиетет.

Прошу лишь не хулить меня охально

За то, что я родился как эстет,

В стихах явившись сразу и нахально.

В поэзии явился я нахально -

Как братья Диоскуры из яйца -

Целехонек с начала до конца,

Весь зашнурованный просодиально -

С дыханьем, сразу вставшим идеально,

С необщим выражением лица,

Затем, что от макушки до крестца

Был подчинен и мыслился формально.

Сегодня две строфы передо мной

Конца романа -- я романом начал,

Чем критиков сломал и озадачил.

Так, на упряжке ямбов четверной,

Я ранний путь мой прежде обозначил -

Теперь пишу в каденции иной. -

Зачем пускать в глаза туман

И пыль ненужного обмана?

Как видите -- пишу роман,

И автор, и герой романа.

Но если автору видней,

Как план романа вызревает,

То часто до скончанья дней

Герой и не подозревает,

Что уготовил для него

Создатель повести его.

Неведенье есть панацея

От будущих сердечных спазм,

И не нужна тому рацея,

Кто задней мудростью Эразм.

Пусть от конечной катастрофы,

Неотвратимой, как судьба,

Спасают авторские строфы

Меня, презренного раба,

Ведь автор -- бог, triste fantоme,

А стиль -- Oh, le style c'est l'homme.

La forme c'est l'аme -- Никто иной

Во всей заблоковской литературе

Так это не прочувствовал на шкуре,