Виталий Степанов - Под ветрами степными

— Один работаешь? — спросил Владимир Макарович, нагибаясь и щупая зерно.

— Один! — буркнул Владька и снова принялся за дело.

Почувствовав, что директор внимательно смотрит на него, Владька опять выпрямился.

— Вы научите управляющего с людьми по-человечески разговаривать. Тогда люди будут работать, — зло заговорил он. — Сегодня еще трое курсантов сбежали, скоро все разбегутся отсюда.

— А ты останешься? — помолчав, поинтересовался Владимир Макарович, внимательно разглядывая своими умными жесткими глазами этого симпатичного паренька.

Владька замолчал, сбитый с толку этим вопросом, а Владимир Макарович не отступал от него:

— Нет, ты вот сам как о себе думаешь, скажи! Ты останешься? Ты веришь, что все разбегутся? Неужели так думаешь? — И, не ожидая, что скажет Владька, сам ответил: — Не разбегутся. Слабые сбегут. Сильные останутся. Будут бороться. Паниковать не надо только. У нас сейчас как на войне: самое страшное — паника. Хлеб вешаете?

— У нас Рита Зубова не разрешит без веса, госконтроль круглосуточный, — повеселев немного, отвечал Владька.

Когда директор зашел на весовую проверить, на месте ли сидит «госконтроль», в маленькой будке, сколоченной из развалившегося вагончика, сидела Рита Зубова. При появлении директора она покраснела и подобрала под скамейку босые ноги.

Владимир Макарович нахмурился и раздраженно опросил ее, почему она босиком. Рита совсем смутилась, на глазах у нее появились слезы, а директор, стуча палкой о пол, повысил голос:

— Почему, я спрашиваю, босиком сюда явилась? Кто за тебя отвечать будет?

Рита попыталась было объяснить, что сапоги она еще не сумела купить, а туфли мальчишки сейчас чинят, но он, не дослушав ее, хлопнул дверью.

Я никогда не видел его таким разъяренным. Он заставил Суртаева отвезти Риту на тракторе к вагончику, в котором жили турочаки, а сам стал ходить взад и вперед возле весовой.

Он то застегивал, то расстегивал свое куцее, видавшее виды серое пальто, останавливался, заложив руки за спину, и ожесточенно вертел своей палкой то в одну сторону, то в другую.

И в это самое время подъехал на своем ходке Шубин, которому, видимо, сказали, что прибыл директор. Василий Васильевич, выбритый и свежий, как всегда, одетый в красивую желтую кожаную куртку, спрыгнул с ходка и стал привязывать лошадь у весовой. Когда он обернулся, чтобы подойти к Владимиру Макаровичу, то застыл на месте: тот шел прямо на него с искаженным, трясущимся от гнева лицом. Напирая на отступавшего Шубина животом, выставив вперед свою курчавую бородку, Владимир Макарович свистящим шепотом спрашивал его, есть ли у него дети.

— Нет еще? Вот когда народите своих, — возвысил он голос, — тогда приходите ко мне снова за работой. Тогда, может, научитесь к людям по-человечески относиться! А сейчас считайте, что вы в совхозе уже не работаете, чтобы духу вашего, ноги вашей здесь больше не было! Приказ с утра получите и жалуйтесь на меня, куда вам угодно.

Так закончилась в тог вечер карьера Василия Васильевича Шубина, присланного в совхоз на усиление.

В конце февраля директор и партийное бюро совхоза поручили комсомольскому комитету самому подобрать бригадира для молодежной бригады. Сразу после заседания комитета, утвердившего кандидатуру Суртаева, мы пошли вместе с ним к Владимиру Макаровичу. Он сидел один и разбирал почту. Когда мы вошли, он поднялся из-за стола, вышел навстречу Владыке, обнял и поздравил его с назначением на должность бригадира комсомольско-молодежной бригады.

— Тебя, наверное, уже на комитете зарядили как следует, — сказал он, садясь рядом с Владькой. — Поэтому я тебе сейчас мораль читать не буду. Ты вот мне только скажи, сколько тебе сейчас лет?

— Девятнадцать, — смущенно сказал Владька.

— Уже стукнуло девятнадцать? — Владимир Макарович пристально смотрел на Владьку и теребил бородку.

— Через два месяца будет девятнадцать, — уточнил Владька и улыбнулся: черта с два, мол, проведешь этого Макарыча!

— Девятнадцать лет, — размышлял вслух Владимир Макарович, — это не так уж и мало. Это теперь вот стали почему-то считать, что мало. А я, например, тоже в девятнадцать лет агрономом отделения стал.

Он задумался и молча глядел в окно на ослепительно белую степь под нависшим, хмурым густо-синим небом. Все затихло на улице — не иначе, как перед бураном.

Владимир Макарович постучал пальцем по стеклу лежавшего перед ним на столе барометра, посмотрел, не дрогнет ли стрелка.

— А ты помнишь, — продолжал он, обращаясь к Суртаеву, — как мы с тобой в последний раз на току виделись? Я помню. Много из твоих хлопцев разбежалось за это время? По-моему, никто не сбежал, а?

Владька подтвердил, что точно, никто не сбежал.

— Вот я и говорю, что сильные, а их больше, держатся. Но самое трудное у нас еще впереди. Мне самому когда-то казалось: вспашем целину, перезимуем первую тяжелую зиму, а потом само пойдет. А вспахать целину, кажется, было не самым трудным. Самое трудное, по-моему, сейчас начинается. В полном смысле надо жизнь здесь делать культурной, на городской лад. На это годы нужны, а люди торопятся, требуют, чтобы все сегодня было. И они правы. Так я говорю? Я помню, как ты мне тогда на току о Шубине сказал. Правильно сказал. Самое главное для руководителя — уметь по-человечески, внимательно относиться к людям. Верить в них. Все с людей начинается. А хлеб в особенности.

На следующий день после назначения Суртаева бригадиром к директору принесли заявление Володя Иванников и Юлька Четвертаков, просили перевести их в молодежную бригаду. То, что Юлька и Володя просятся к нему, для Суртаева не было неожиданным. Неожиданным было заявление Саши Левашова, репутация у которого была не очень блестящей.

Саша приехал в совхоз с первым эшелоном кубанцев в 1955 году. Помнил он первую целинную весну, стал неплохим трактористом, но все не везло ему на друзей. Нет-нет да и попадет Сашка в какую-нибудь историю вместе со своими дружками, которых много появлялось у него в каждый аванс и получку. Особенно шумной была история с его неудачным сватовством.

Это произошло в первый год его работы в совхозе, когда у Саши еще совершенно не было никакой тяги к семейной жизни. Но двум его приятелям вдруг захотелось его женить. И не столько из сочувствия, что он ходит в нестираной рубашке и через два дня после получки приходит просить аванс, сколько из желания погулять за счет родственников невесты неделю-другую.

Сваты вместе с женихом отправились в соседнюю деревню. Для пущей важности выехали — разумеется самовольно — на большом дизеле. Когда они прибыли в деревню, в домах зазвенели стекла.

Как это ни удивительно, отыскалась и невеста, которую Левашов до того и в глаза не видел. Собралась родня, и было много выпито по случаю смотрин. Дело, пожалуй, могло бы дойти и до свадьбы, не помешай одно непредвиденное обстоятельство.