Виталий Степанов - Под ветрами степными

Он снял стеганку, отдал ее Сане, выбрал себе корову, подсел под нее и говорил, массажируя ей вымя:

— Что ты думаешь, я коровы не видел? Это теперь так учат, по картинке: это вымя, а в нем молоко, на нем шерсть. А чтоб рукой за коровью титьку взяться — это извините! Она навозом пахнет. Все стесняются. Зато молоко есть никто не стесняется.

Участие Владимира Макаровича в первой дойке скорее задержало, чем ускорило ее. Все побросали своих коров и сбежались поглазеть на редкое, необычайное зрелище. С улыбками смотрели, как ловко стреляют тугими струйками молока пухлые руки директора, подполковника запаса, прошедшего через всю войну, на память о которой, помимо двух рядов орденских ленточек на груди, у него еще осталось несколько осколков в пояснице.

— Ну что? — отдуваясь и хитро прищуривая глаза, спрашивал он молодой веселый народ, столпившийся возле него. — Кто из вас говорил, что я не подою корову?

Организация молодежной бригады на первом отделении немного затягивалась. Хлопцам, которые ежедневно приходили ко мне справляться о судьбе своей идеи, начало казаться, что в совхозе кто-то сознательно противится ее претворению в жизнь. Но они были не правы в своих подозрениях. Принципиальных возражений против молодежной бригады ни у кого не было. Все, и директор в первую очередь, понимали, что весна предстоит исключительно трудная. Больше половины земли ушло под снег непаханой. Если не вырваться этой весной вперед, если опять затянуть с севом, значит поставить под угрозу хлеб будущих лет. Кто же будет возражать против создания молодежной бригады, против энтузиазма молодежи! Весь вопрос упирался в бригадира. Кого ставить во главе бригады?

У ребят на примете был свой человек — Владька Суртаев. Я тоже думал о нем, но долго не решался предложить директору его кандидатуру.

Был он очень молод, и это больше всего смущало.

Каким Владька был в школе, некоторые представления у меня составились после одного из разговоров с Володей Кочкиным, который был самым близким школьным товарищем Владьки.

О том, что непосредственно касалось школы, Володя говорил весьма уклончиво, и я смог только понять, что Владька очень хорошо был знаком с директорским кабинетом. С большей охотой Володя рассказывал о походах в тайгу, о том, как они с Владькой каждое лето работали плотогонами.

Тогда меня поразило не столько то, что говорил Володя о Владьке, который всегда умел найти выход из самого трудного положения. Поразило меня то, как рассказывал Кочкин о своем школьном товарище. Сцепив на коленях большие сильные руки, глядя перед собой и, видимо, вспоминая лицо Владьки, он сказал о нем так, как говорят о людях, которых очень уважают:

— Если бы мне на самое трудное дело идти, я пошел бы только с Владькой.

Очень запомнились мне эти слова. Может быть, Владька и есть тот парень, который сейчас так нужен нам, вожак, за которым пойдут хлопцы?

Я перебрал в памяти все, вспомнил тот день, когда он появился в совхозе вместе с Толиком Синельщиковым. Я попробовал было тогда подшутить над ними, сказал, что они опоздали. Тогда в серых глазах Владьки появилось злое, упрямое выражение.

А через неделю я столкнулся с ним во второй раз. Пришли из Алейска машины с запасными частями. Надо было немедленно разгрузить их. У конторы в ожидании попутного транспорта на первое отделение сидели Кочкин, Суртаев и Синельщиков. Я попросил их помочь. Кочкин повертел своей круглой стриженой головой, с хрустом откусил все, что можно было откусить от большого соленого огурца, который он грыз, а остаток швырнул приблизительно в мою сторону. Синельщиков молча, с откровенным любопытством посмотрел на меня, видимо интересуясь, как я прореагирую на это. А Владька буркнул:

— Мы из бани только. Неохота мазаться.

Я вспыхнул. Мои мальчишки — Игорь, или Женька, или кто-нибудь другой — никогда бы так не ответили. Молча я полез в кузов и оттуда бросил всем трем что-то очень для них обидное, вроде того, что напринимали мы в совхоз чистоплюев. Постучал ладонью по кабине шофера, чтобы ехал. И в тот момент, когда машина тронулась с места, Владька поднялся, догнал ее и одним рывком очутился в кузове. Я не обернулся, потому что у меня отлегло от сердца и потому что я знал, что улыбнусь ему, если встречусь с ним глазами.

Кочкин и Синельщиков подъехали к складу на следующей машине. Когда дело было сделано, присели покурить. О стычке, которая только что произошла между нами, не обмолвились ни словом. Говорили о делах на отделении. Только здесь я узнал, что Владьке трактора пока не досталось и что он работает водовозом. Запрягает с утра свою кобылу и целый день развозит воду по агрегатам. Рассказывал об этом он добродушно, но в зеленоватых глазах его проскальзывало что-то очень серьезное и даже грустное.

А поздней осенью, в один из ненастных тяжелых дней уборки, я снова встретился с Владькой, когда он уже работал на тракторе. Очень памятный был этот день. Вместе с директором вечером мы приехали на стан первого отделения. Владимир Макарович по старой армейской привычке прежде всего пошел на кухню.

— Здоровеньки булы! — доброжелательно провозгласил он, вваливаясь на кухню.

Девочки, возившиеся у плиты, ответили ему сухо, не оборачиваясь.

Директор сразу помрачнел, спросил, садясь у дверей:

— Что у вас тут приключилось, рассказывайте!!

Из-под насупленных густых бровей он внимательно рассматривал девочек: Галю Старцеву и Олю Потомкину, которых месяц тому назад он сам уговаривал пойти сюда кухарить.

Здесь как-то ничего не улучшилось с тех пор. Все черно, и девчонки какие-то жалкие, с заострившимися лицами.

Туго им пришлось на кухне. Управляющий потребовал было, чтобы они готовили ему отдельно, как это было при старой поварихе. Девочки категорически отказались: пусть ест, что рабочие едят. А потом и покаялись: с тех пор Шубин на кухню не показывается. Дров нет, уголь соляркой разжигают. За продуктами на центральную усадьбу съездить машины не допросишься. Хорошо, мальчишки свои, все понимают — то доску какую-нибудь привезут на растопку, то за продуктами свозят на тракторе.

Директор слушал все это, облокотившись на палку и глядя в пол. Поднялся, в дверях сказал:

— Ну, хорошо, хорошо! Ладно!

На току людей не было, стоял только трактор с тележкой. Тележку разгружал Владька Суртаев. Повернувшись спиной к ветру, он размеренно нагибался, черпая плицей зерно, и с силой выбрасывал его далеко за борт. В том, как он работал, не обращая внимания на ветер и срывавшийся снег, в размеренности и неторопливости его сильных движений было что-то очень красивое и мужественное.

Владимир Макарович окликнул его. Владька выпрямился; на его правильном смуглом лице, выбившихся из-под шапки волосах блестели капельки растаявшего снега.