Виталий Степанов - Под ветрами степными

— Нет, я уж лучше мясо подожду. Сегодня мне не к спеху. — Владимир Михайлович уселся за стол и, отщипывая кусочки хлеба, стал расспрашивать Владьку: — Когда кончишь? Завтра кончишь?

— К утру кончаем, Владимир Макарович.

— Это хорошо. Смотри, черемуха зацветает. Знаешь примету? Когда зацветет черемуха — лучше не сей: хлеб не поспеет. Я тебе утром букет наломаю. Не кончишь — натолкаю за пазуху, чтоб не хвастался.

За гуляшом, которого директору наложили столько же, сколько положили бы Игорю, он спросил, испытующе глядя на Владьку:

— А ты очки не втираешь? Это правда, что у тебя все узкорядно и перекрестно идет?

Владька подтвердил, что это именно так, и призвал в свидетели Риту, которая никому не даст соврать.

— Посмотрим. А то так бывает: по сводке все перекрестно, а на поле всходы посмотришь — повдоль пшеница, а поперек овсюг.

Директор уехал. Владька и Рита повезли в поле подкрепление: не то поздний ужин, не то ранний завтрак. Было начало второго. А через три часа на дороге к бригаде показались все нарядно освещенные агрегаты. За последним тяжелым дизелем, тащившим пять сеялок, тряслась на своем зеленом «козле» Галка Поспелова. Очки прыгали у нее на носу, а она что-то пела во всю мочь.

Что делать дальше — никто не знал. Спать не хотелось. Есть тоже не хотелось. Не хотелось и говорить. Самое лучшее, наверно, просто так вот посидеть вместе и запомнить все это: высокое голубое небо, торжественную бело-синюю гряду зубчатых гор, песню тысяч не видимых глазу жаворонков, Теплую гриву, уже покрытую зеленой дымкой первых всходов.

Прошло три года. Многое переменилось за это время в совхозе. На центральной усадьбе высоко поднялись молодые тополя, посаженные в ту незабываемую весну. Возле домов уютно зазеленели палисадники. Поднялась над поселком белая красавица — мастерская.

А в степи, за дальними гривами, что встают в синей дали, вырос новый поселок — Целинный. Его построили на том месте, где когда-то был стан комсомольско-молодежной бригады.

Давно здесь никто не живет в вагончиках. И в уборку, когда на помощь приезжают горожане, здесь уже не разбивают палаток — они не нужны. С каждым годом все меньше примет, напоминающих о времени первых целинных лет. Жизнь входит в свои берега.

Бригадиром в Целинном работает Владька Суртаев. Так, Владькой, по старой памяти называет его в неофициальной обстановке только Рита Зубова, агроном отделения. А когда рядом подчиненные и когда речь идет о производственных делах, Рита, как и все остальные, называет его по имени-отчеству: Владислав Николаевич.

Хотя все, кажется, становится с каждым годом на свои места, забот у Суртаева с каждым годом прибавляется. Он здесь — главная власть. Не привезут хлеба в ларек — жалуются бригадиру: «Принимай, Владислав Николаевич, меры!» Кино долго не везут — отвечай и за это. Ребенок вдруг у кого-нибудь заболеет, опять бегут к бригадиру: «Как быть, Владислав Николаевич?» Хоть день, хоть ночь, а что-то немедленно надо предпринимать, потому что он за все здесь в ответе — и за хлеб и за людей.

Внизу, в Аверином логу, под Целинным поселком, как и прежде, ферма. Там тоже многое переменилось. Коров уже не доят вручную. И доярок там уже нет. Есть механик-дояр Юлька Четвертаков.

Год назад он собрался было поступать в институт, хорошо сдал экзамены, но потом вдруг передумал и явился назад. Решил учиться заочно.

Саня Легостаева и Нэля Бажина учатся в пединституте и каждое лето обязательно приезжают в совхоз.

Наш бессменный староста Игорь Беликов служит во флоте. В девичьем общежитии на тумбочке у Вали Унжаковой стоит его фотография. Знакомый-знакомый сероглазый дорогой мальчишка в матросской форме.

Валя окончила педучилище и работает учительницей в новой школе, которую построили на Комсомольской улице.

Каждый день, увидев в окно почтальона, она первой выбегает ему навстречу. Когда Игорь в дальнем плавании и от него ничего нет, она переспрашивает почтальона упавшим голосом: «Нет?»

А когда есть письмо от него, самого милого, верного, дорогого человека, она убегает читать его на кухню, чтобы определить, можно ли показать письмо девчонкам.

Впрочем, в конце концов она показывает им все его письма — теплые, ласковые и смешные.

Он пишет о том, как идет его служба, подробно расспрашивает о совхозе, беспокоится, найдется ли для него дело, когда через год он вернется сюда.

Еще целый год его не будет! Как это долго! И все-таки как хорошо, что все еще впереди — целая жизнь, и любовь, и счастье…

Июльским полднем 1961 года к совхозу неслась грузовая машина. Безбрежные поля уже буреющих хлебов тяжело ходили под ветром. А по небу валами шли темные, хмурые тучи. И время от времени тугими струями проливался на землю густой летний дождь. Поля кругом темнели, становились густо-зелеными, хмурыми. А через минуту на дальние гривы в просветы между тучами уже светили солнечные лучи. Гривы светлели, и было видно, как тени облаков скользят по ним.

Сильная, красивая, родная земля!

Когда из-за поворота, как всегда внезапно, показался совхоз, в кузове встал парнишка в солдатской форме. Он держался обеими руками за кабину и смотрел вперед на стремительно приближающийся знакомый поселок. На лице его было напряженное счастливое выражение, с каким люди подъезжают к своему дому. Это был Женя Рябов.

Новая полоса начиналась в его жизни. Годы службы в армии остались позади. А впереди, что ж впереди?

Совсем недавно все, что должно быть впереди, связывалось для него с институтом, мечтами о счастливой и неповторимой поре студенческой жизни. Совсем недавно было это. До того, как он снова увидел величаво разворачивающуюся перед ним гигантскую чашу знакомых полей, пока не увидел снова, как тяжелые волны бегут по спеющему хлебу, пока не увидел до боли знакомую цепь зубчатых синих гор, протянувшихся по всему горизонту, и этот знакомый пестрый поселок в лощине.

Только два дня Женя был гостем в совхозе. На третий день он принимал ферму. При вступлении в должность нового бригадира присутствовал сам директор.

Заложив руки за спину, он вместе с Женькой осматривал и считал коров и спорил с ним по поводу того, какая из них стельная, а какая — нет. Был он совершенно прежний и, наступая на Женьку, начинал горячиться, спорил, повышал голос:

— Ты кому это говоришь? А? Что, по-твоему, я коровы не видел?

И Женька, прежний, упрямый, порывистый и горячий, не сдавался:

— Что из того, что вы видели! У меня свои глаза есть!

Когда все формальности были закончены, Владимир Макарович не уехал. Задумчиво теребя седеющую бородку, он наблюдал за дойкой, в которой новый бригадир участвовал в качестве рядового дояра.