Фаина Баазова - Дело Рокотова

Громов, так или иначе, был смущен. Формально ему нечего было возразить мне. В то же время я почувствовала, что и вопрос о моем допуске к делу не в его компетенции.

В конце концов, он просит меня прийти через три часа. За это время, по его словам, он выяснит "мнение подсудимого" о возможности замены защиты.

Но я уже начинаю понимать, что вопрос о моем участии в деле будет решать отнюдь не Яша Паписмедов — кто-кто, а он первый, узнав о моем приезде, будет решительно возражать против навязанной ему следствием защиты. Так же, как я уже понимаю, что в суде по этому делу хозяином будет не суд, и Громову необходимо согласовать там, где следует, мое участие в процессе.

В те три часа, которые я отсутствую, обо мне запрашива­ют Грузинский КГБ. Впрочем, знаю, что в Грузии, после пол­ной реабилитации членов нашей семьи — отца и трех братьев,— во всех официальных инстанциях ко мне относятся с горя­чим, хотя и запоздалым участием. Поэтому там вряд ли отве­тят "нет". Да и здесь, в Москве, вряд ли пойдут на открытое нарушение права подсудимого на защиту, о котором сейчас так много говорят.

Поэтому я не удивилась, когда спустя три часа Громов, уже вне всякой связи с нашим утренним разговором, протя­нул мне отпечатанное и оформленное разрешение на свидание с Паписмедовым:

— Сегодня повидаетесь с заключенным, — все так же сухо сказал он, — а завтра с утра прошу приступить к ознакомле­нию с материалами дела.

Взяв разрешение, я направилась к выходу, и тут Громов неожиданно спросил меня:

— Да, кстати, где вы остановились?

Я ответила, что у меня здесь брат и пока я остановилась у него. Но вообще собираюсь устраиваться в гостинице.

— Это будет удобнее. Оставьте ваш паспорт. Постараемся забронировать вам место в гостинице на все время процес­са.

Я снова в недоумении. Судьи никогда не проявляли осо­бой заботы по отношению к нам, адвокатам. Тем более такой заботы не приходилось ждать от этого, без единой кро­винки в лице, чем-то напоминающего мумию Громова.

И все же тогда я еще находилась в блаженном неведении относительно истинного характера дела, в котором мне при­шлось принять участие.

Как только у входа в здание КГБ на Лубянке я сдаю по­лученный в приемной пропуск и в сопровождении офицера начинаю подниматься по лестнице, я вдруг чувствую стран­ное раздвоение. Словно некто другой выключает во мне ад­воката, идущего на свидание к своему подзащитному и мыс­ленно целиком занятого его делом. И этот другой с необы­чайной остротой чувствует шаги моего старшего брата Герцеля, которого в ту далекую ночь с 25 на 26 апреля 1938 года привезли сюда из гостиницы "Москва" и водили по этим ле­стницам и коридорам. С трепетом пытаюсь я, или мой двой­ник, отгадать, что переживал Герцель. Чувствовал ли он тогда, проходя по этим лестницам, что идет навстречу смерти и что он уже начал отшагивать последние шаги своей недолгой жизни.

Вежливое приветствие вышедшего навстречу мне ответ­ственного чина возвращает к реальности. И я предъявляю ор­дер на защиту.

В большом пустом кабинете ждать приходится недолго. Примерно минут через двадцать дверь бесшумно открывает­ся, и как "свободный" человек, без охраны, в комнату вхо­дит Яша Паписмедов.

Увидев меня, он начал безудержно рыдать. Я не стала его останавливать. Кто знает, что пришлось ему пережить в этом гигантском каземате в течение целого года. И, может быть, прорвавшийся поток слез при первой встрече с человеком, пришедшим из знакомого и близкого ему мира, принесет ему какое-то облегчение.

Немного успокоившись, он начал глазами и руками пока­зывать на телефоны вокруг, давая понять, что разговаривать опасно. Он был до такой степени напуган, что вести с ним бе­седу по делу было невозможно, тем более в условиях, когда я была совершенно не знакома с материалами. Я ему сказала, что пришла сегодня лишь затем, чтобы уточнить копию обви­нительного заключения и сообщить, что дома все в порядке. Он на миг успокоился и зарыдал снова.

Его предупредили, что он идет на свидание с адвокатом и может взять с собой обвинительное заключение. Это был большой толстый том. Как мы обычно и поступаем в уго­ловных делах, я взяла у него обвинительное заключение. Будучи под рукой, оно всегда облегчает изучение материалов и дает возможность экономить время.

Окончив разговор с Паписмедовым, я по телефону сообщи­ла дежурному, что заключенный "свободен".

Почти у самого выхода из здания я остановилась и заявила сопровождающему меня офицеру:

— Ставлю вас в известность, что я взяла копию обвинитель­ного заключения у своего подзащитного.

Многолетний профессиональный опыт (или какое-то ост­рое чутье) подсказали, что заявить об этом надо, хотя по за­кону я имела полное право взять у подзащитного обвинитель­ное заключение, не уведомляя об этом ни следствие, ни суд.

— Да, конечно. Это ваше право, — ответил офицер очень любезно и быстро добавил, — но все же скажем об этом ге­нералу.

Он быстро снимает трубку и кому-то докладывает, что адвокат намерен взять с собой обвинительное заключение. И, обращаясь ко мне со словами: "Генерал желает говорить с вами", — передает мне трубку.

На другом конце провода генерал, которого я никогда не видела и фамилию которого не знала, приятным басом го­ворит:

— Приветствую вас, Фаина Давидовна! Как долетели? Как самочувствие? Взяли обвинительное заключение? Ну, конечно, это ваше право. Но, знаете, мы решили не выносить его пока отсюда. Получите его в суде, хорошо? Договори­лись?

Когда на второй день, рано утром, я пришла в Мосгорсуд, почти все участвовавшие в деле адвокаты были в сборе. Многие из них знакомились с делом еще на стадии предва­рительного следствия. Но, узнав о моем приезде, пришли повидаться со мной, заодно и помочь мне освоить огром­ное количество материалов. Времени до начала суда у меня оставалось очень мало.

Собравшиеся в специально отведенной комнате адвока­ты были очень разные люди: пожилой Городецкий, защи­щавший мужа Нади Эдлис, абхазца Сергея Попова, был "молодым" адвокатом. Уже в чине полковника, в период "дела врачей", его освободили из органов КГБ как еврея, и он был вынужден поступить в адвокатуру. Замечатель­ный юрист и обаятельный человек Владимир Шафир, защи­щавший свою близкую знакомую Надю Эдлис, в адвокатуру пришел тоже после того, как его в начале пятидесятых го­дов уволили из Прокуратуры Ленинградского военного округа. Не смог удержаться на прокурорском месте в од­ном из районов Москвы и безрукий Саша Клибанер. Руку он потерял во время войны в битве за Москву, однако в разгар кампании против "космополитов" был уволен.

Адвокатами "чистой крови", как называли у нас адво­катов, никогда не работавших в судебно-следственных ор­ганах, кроме меня, был спокойный и умный В. Хейфец; способный, блестящий, но не в меру самоуверенный Влади­мир Швейский, а так же защитник брата моего подзащитно­го и самый молодой из нас — Дмитрий Левинсон. Все они бы­ли озабочены и растеряны.