Фаина Баазова - Дело Рокотова

С первой же минуты настоятельно советуют мне "быть осторожней". Я по-прежнему еще не знаю особенности это­го дела, как и не знаю обстановки, царящей здесь, в Моск­ве, я всех их называю малодушными, на что Саша Клибанер, ехидно улыбаясь, говорит:

— Возьми шестой том, раскрой лист дела такой-то и тог­да поймешь, что происходит.

Я подошла к разложенным на столе толстым томам и в самом первом из них, на первой странице, прочла: " секретно".

В шестом томе, на указанном листе, на государственной гербовой бумаге красовался подлинник Указа Президиума

Верховного Совета СССР за подписью Леонида Брежнева (тогдашнего председателя Президиума Верховного Совета СССР). Этим актом судебно-следственным органам было разрешено, в виде исключения, применить в отношении об­виняемых Рокотова, Файбишенко, Эдлис и других принятый в марте 1961 года Указ, по которому наказание за нарушение правил о валютных операциях повышалось до пятнадцати лет лишения свободы.

Этот закон был издан всего полтора месяца назад, то есть спустя почти полтора года после ареста Рокотова и других. Он грозил им значительно более суровым наказанием, чем тот, что действовал в момент совершения ими преступления.

А ведь всего два года назад с исключительной торжествен­ностью было принято Уголовное законодательство СССР: статья 6 в нем черным по белому устанавливала, что "преступность и наказуемость деяния определяются законом, дей­ствовавшим во время совершения этого деяния. Закон, устанавливающий наказуемость деяния, или усиливающий наказание, обратной силы не имеет".

Почти в самый разгар грандиозной кампании по "укреп­лению советской законности" произошло это открытое и без­застенчивое поругание человеческого права, которое с древних времен у всех народов носило такой естественный и незыблемый характер, — права человека знать, что угро­жает ему за совершение того или иного преступного деяния.

Теперь уже мне была понятна атмосфера, царящая вокруг этого дела. Ведь для проведения такого необычайного спек­такля, каким было (впервые в истории советского права) придание закону обратной силы, требовался соответствующий сценарий, режиссура, исполнители и... специальный зритель...

Когда я спросила у своих товарищей, какую позицию во время защиты они намерены занять, единственный, кто отве­тил, был Саша Клибанер.

— О какой позиции можно говорить? В этом тридцатитом­ном деле никто, кроме Файбишенко, ничего не оспаривает. Но Файбишенко отказался от защиты, и в деле не будет его адво­ката. Остальные не только полностью признают себя виновны­ми, но еще и упорно стремятся к саморазоблачению и ого­вору друг друга, просто с каким-то рвением благодарят сле­дователей КГБ за "спасение" и своевременное пресечение их преступной деятельности.

Они все сходятся на том, что невозможно оспаривать ква­лификацию деяния. В таком случае защите придется доказы­вать противозаконность применения к подсудимым закона об обратной силе, то есть вступить в открытую борьбу с Указом Президиума Верховного Совета СССР. А кто решится на это безумие? Если и найдется такой трагикомичный Дон Кихот, то все равно из этого ничего не выйдет. Он просто тихо исчез­нет, а "дело пойдет делом", и "суд — по форме".

И не только от самого дела оставалось тягостное впечат­ление, но и от того, как часто мы ничего не знаем о тех собы­тиях в нашей жизни, которые совершаются вокруг нас и почти на наших глазах. И действительно, мало кто знал прав­ду о том, что происходило в Москве в 1957 году на Всемир­ном фестивале молодежи и студентов и к каким послед­ствиям он привел, когда впервые так широко открылись двери Советского Союза и впервые так близко встретились советская и западная молодежь. Именно на этом фестивале многие из тех, кого называли советской молодежью, не толь­ко делились здесь своими идеями с западными гостями, но и получили возможность без привычного страха покупать и обменивать в прошлом недоступные для них заграничные вещи. Это была какая-то жажда, какая-то охватившая мно­гих страсть ко всему заграничному. (Разумеется, ни на след­ствии, ни на суде никого не интересовали социальные корни происшедшего).

Для приобретения заграничных вещей нужно было иметь иностранную валюту. Так появились в Москве "фарцовщи­ки", которые сотнями и тысячами рыскали на улице Горько­го, возле ГУМа, в ресторанах, кафе, везде, где можно было встретить иностранцев и приобрести у них валюту и загранич­ные вещи.

Из материалов дела узнаем и то, что в этот же период наши "друзья", арабские офицеры, учившиеся в высших военных школах в Москве, контрабандой привозили и наводняли

Москву изготовленными в Цюрихе золотыми монетами "царской чеканки". Монеты они провозили в широких воен­ных поясах. В деле было много фотографий арабских офице­ров, снабжавших московских "фарцовщиков" золотыми мо­нетами. На фотографиях были отчетливо видны эти широ­кие пояса, надетые поверх военной формы.

И ни один из этих сотен арабских офицеров, совершивших, может быть, тысячи валютных сделок в Москве, не только не привлекался к уголовной ответственности, но и не проходил свидетелем по делу.

Даже поверхностная оценка следственных материалов не могла избавить от впечатления, что авторы этого дела при оценке одних и тех же деяний пользовались двумя различны­ми мерками. И, в зависимости от национального происхожде­ния совершившего преступление, применяли то одну, то дру­гую мерку.

Такой вывод напрашивался потому, что из девяти под­судимых, проходивших по этому главному делу — семь были евреи, а в дочерних делах, возбужденных в Тбилиси, Баку, Ташкенте, Риге, Вильнюсе, Киеве, евреи составляли 90 процентов. Из тех же материалов было видно, что следст­вие, из гуманных соображений закрыло дело в отношении большого количества русских молодых парней, которые много лет занимались скупкой и перепродажей иностранной валюты в масштабах ничуть не меньших, чем это делал Фай­бишенко.

Следствие решило так же не возбуждать дела в отношении десятков лиц, уличенных в совершении крупных валютных сделок. Все они отделались "искренним" признанием и "глубоким раскаянием". Среди фамилий этой категории еврей­ские почти не встречаются.

Решение о применении в этом деле обратной силы закона нигде не было обнародовано, и в само "дело" оно было под­ложено тайком, как бомба замедленного действия. И в пред­видении взрывной волны от действия этой бомбы (в особен­ности за пределами Союза) вокруг обвиняемых создавалась зловещая атмосфера.

За несколько дней до начала процесса, одновременно во всех центральных и республиканских газетах, появились оди­наковые по тону и характеру статьи. Видные журналисты и писатели в этих статьях изображали подсудимых как "вра­гов народа", как "хищников", как "рабов желтого дьявола", которые нанесли большой вред экономической мощи Совет­ского Союза и толкнули молодежь на путь преступления. Статьи эти явно были нацелены на то, чтобы вызывать у "про­стых советских людей" омерзение и гнев против подсуди­мых.