Дуглас Локвуд - Я — абориген

На языке валибуру нет более страшного слова, чем «гулгар». Так называли у нас набеги маланугга-нугга. Сотнями нападали они на нас, метали копья и бумеранги и, размахивая нулла-нулла, без разбору крошили черепа даже старикам и младенцам. Конечно, иногда и алава нападали на своих врагов, но, насколько я помню, редко возвращались с пленными. Поэтому в наших жилах течет сравнительно чистая кровь.

Потом, правда, нам стало не до разбойничьих племен аборигенов. Наше внимание привлекли первые европейцы. Сначала — потому что мы не желали видеть их в своей стране, затем — потому что у них были вещи, которых мы страстно хотели: ножи, топоры, зеркала, гребни, мука, свежее мясо.

При жизни моего деда через всю страну протянули «поющую струну» — трансконтинентальную телеграфную линию. Тогда по реке Ропер переправляли тяжелые столбы и выгружали их у отмели. Мы получили от белых свою долю товаров и их жизней, но и сами дорого заплатили имевшейся у нас валютой: собственной кровью.

Когда-то алава были убеждены, что им предопределена власть над всеми аборигенами. Такие фантастические идеи не чужды и белым. Чтобы достигнуть этой цели, мои соплеменники напали на лагерь трансконтинентальной телеграфной линии, похитили несколько ружей и отправились за Ропер, в Ваданарджа, на поиски племени мара. Оно недавно совершило набег на нас, и теперь настал час возмездия. Следующие на очереди были маланугга-нугга. В этот день, однако, люди падали наземь, сраженные только копьями и бумерангами. Алава бесцельно палили из ружей в воздух, не зная, что убивает пуля, а не звук выстрела. Их мечты о власти не сбылись. Кровожадные маланугга-нугга остались неотомщенными.

Столь же неудачным было наше первое знакомство с мукой, основным продуктом питания всего человечества. Алава стали пользоваться мукой вместо белой глины для разрисовки тела перед корробори. Когда набеги на строителей телеграфной линии уже были забыты, один отзывчивый путешественник научил нас употреблять муку по ее прямому назначению. С тех пор у каждого чернокожего, нападавшего на лагерь белых, стало два врага: сами белые и аборигены из других племен, старавшиеся опередить своих соплеменников при набеге на склад.

Может быть, есть высшая справедливость в том, что потомки маланугга-нугга, слившиеся сейчас с племенем ритарннгу и рембаррнга, были вынуждены покинуть Каменную страну и поселиться на реке Ропер. Некоторые из них направились в другую сторону, на север, в Йиркала, на остров Элко, в Милингимби на северном побережье самого большого в мире резервата аборигенов. А племенная земля маланугга-нугга, составляющая тридцать тысяч квадратных миль, пустует.

При желании они могли бы продолжать жить здесь, но над ними довлеет цивилизация. Они хотят, чтобы их дети учились, а получить образование можно только в миссиях и государственных поселках.

И вот не стало кочевников, воинственные племена больше не совершают набегов, медленно исчезает наша племенная культура.

И все же в душе каждого аборигена живут традиции. Ритарннгу и рембаррнга, хотя они и не чистокровные маланугга-нугга, храня верность памяти отцов, присоединившихся к этим племенам, каждый год отправляются на охоту в Каменный город. Но вряд ли они приходят в Бурруинджу, где я встретил печальных, но страшных духов маланугга-нугга.

В каком-то смысле мой контакт с большим миром белых начался чуть ли не в тот самый день, когда я появился на свет как истинное дитя леса.

За несколько лет до моего появления на свет миссионерское общество основало евангелистскую миссию в двадцати милях вниз по течению реки от отмели Ропер, названной так потому, что здесь могли пройти разве что выдолбленные из стволов деревьев лодки…

Отдохнув в лесу дня два или три, мать с гордостью понесла меня в миссию. Мой отец Барнабас Габарла работал там пастухом и объездчиком, зарабатывая у гуртовщиков и фермеров на пропитание своей семье.

Постоянным нашим «лагерем» — вряд ли это жилье заслуживает более громкого названия — была хижина из коры размером в двенадцать квадратных футов, состоявшая из одной-единственной комнаты.

Когда наша семья собиралась в полном составе, в этой комнате спали: мать, отец, моя сестра Мерция, братья Силас и Джекоб и я.

Такое скопление людей имело известные неудобства. Помещение было слишком мало, чтобы вместить шесть кроватей, поэтому все мы спали вповалку на полу, накрывшись одеялами, которые нам дали миссионеры.

Скрыть что-либо в таких условиях было невозможно. Задолго до инициации я уже знал, что муж и жена ночью не только спят. Впрочем, живи я в одном из многочисленных лагерей аборигенов в долине реки, где акт физического сближения если не публичное зрелище, то во всяком случае такое, которое не стремятся скрывать, я бы, конечно, получил в этом отношении не менее наглядное воспитание.

Потребности наши ограничивались лишь самым необходимым. Денег совсем не было. Я даже не знаю, что бы мог сделать тот из пас, кому посчастливилось бы найти стофунтовый банкнот. Поблизости не было ни магазинов, ни других заведений, где его можно было бы истратить. Сомневаюсь, видел ли я даже монету до того, как пошел в школу. Деньги нельзя было съесть или надеть на себя, а следовательно, они не имели для нас никакой практической пользы и были лишены какой-либо ценности. Впрочем, даже в главной валюте леса — пище — наши потребности были сильно ограничены законами племени.

Всякую крупную добычу тщательно делили. Кенгуру, например, разделывали так, чтобы всем сородичам досталась причитающаяся им по праву порция.

Сам охотник по традиции получал спину, хвост и голову забитого животного. Правая нога принадлежала дяде охотника со стороны матери. Выделялись куски для его родителей и других близких родственников. Как сказано в Библии:

«И взял (Моисей) тук, и курдюк, и весь тук, который во внутренностях, и сальник на печени, и обе почки, и тук их, и правое плечо… и положил все это на руки Аарону и на руки сынам его».

Родственник, убивший кенгуру, должен был по обычаю прислать мне мою порцию, может быть, с теткой или двоюродным братом. Но права мои были столь бесспорны, что я мог, не опасаясь отпора, войти в лагерь охотника и сам отрезать свою долю от еще не разделанной туши.

Кенгуру пасся на траве, принадлежащей всему племени. Племя его не трогало — поэтому он остался жив. Ясное дело, племя могло требовать своей доли.

Никто из нас никогда не оспаривал право другого на причитающуюся ему долю, хотя иногда поговаривали о том, что тот или иной лентяй мог бы почаще ходить на охоту.

Мне кажется, что в этом отношении аборигены были первыми коммунистами на земле. Наш образ жизни предполагал систему коллективной поддержки — каждый получал по потребностям, но зато и должен был вносить вклад в общее достояние по своим охотничьим способностям. Тем не менее наша глубоко религиозная философия — безусловно, абсолютно языческая — не позволяет нам стать поборниками современного диалектического материализма.