Дуглас Локвуд - Я — абориген

— Тогда я останусь холостяком. (Это не помешало мне потом иметь жену и шестерых детей.)

Я видел, как шрамы буркун, достигающие двенадцати дюймов в длину, заживали на других. Сейчас порезы наносят бритвенным лезвием, а в старину для этой цели употребляли острую палочку, закаленную в огне. Открытые раны засыпают землей и золой во избежание инфекции. Из-за этого шрам получается к тому же выпуклым. Я ничуть не жалею, что на моем теле нет подобных украшений.

Бумеранги находят у нас еще одно важное применение: ими отбивают ритмы, которые служат аккомпанементом сотням и тысячам песен во время церемониальных корробири типа кунапипи. Тысячам песен? Да, может быть, даже сотням тысяч. Кунапипи продолжается полгода, каждый день и каждую ночь, часто до самой зари. В это время исполнители песен под стук бумерангов ведут нескончаемое повествование, передающееся из поколения в поколение, из уст в уста, из века в век.

Кунапипи — ритуал, культ, исполняемый алава, мара, мангараи и другими племенами, живущими на реке Ропер. Он распространяется на север — до Ийркала на побережье Арафурского моря и Милингимби, на восток — до острова Грут-Айленд в заливе Карпентария, и на юг, где пересекает пустыню и достигает страны варраманга и вайлбри на Северной территории в Центральной Австралии. Его не могут задержать барьеры языка и культуры, проникновение белых, сегодня он так же жизнеспособен, как в старину.

Кунапипи, языческий, глубоко религиозный культ, приводит в отчаяние христианских миссионеров. Они пытались искоренить его, но добились не больше, чем древние римляне в борьбе против самого христианства. Правда, наиболее предосудительные церемонии подправлены, а то и вовсе отменены в угоду нормам приличия двадцатого века.

Алава, например, вскоре после появления у нас первых миссионеров, которые пришли в ужас от кунапипи, отказались от публичного обряда совокупления мужчин и женщин, символизировавшего плодовитость и воспроизведение жизни.

Отец моего отца и его современники вступили в спор с людьми бога, которые возмущались их ярым язычеством и его наиболее вопиющими проявлениями.

Миссионеры старались вытравить все корробори вообще. Алава не хотели даже слышать об этом. Кунапипи и ябудурава составляли часть наследия предков, и алава добились их сохранения.

— Мужчины и женщины не должны прелюбодействовать, — говорили им миссионеры. — Это одна из заповедей господа бога. А прелюбодействовать публично, превращать такого рода акт в церемонию — настоящий скандал.

Это были дерзкие слова. Какое право имели белые люди требовать, чтобы мы отказались от ритуала, выполнявшегося племенами в течение более чем десяти тысяч лет? Какое право имели навязывать свою веру в их бога, грозно взиравшего на нас о неба в ту самую минуту, когда нами овладевал безграничный душевный экстаз?

И тем не менее белые победили. Миссия стала пристанищем от жизненных невзгод и голода, и мой народ был ей благодарен. Когда отец был еще мальчиком, только что прошедшим обрезание, старейшины племени сказали миссионерам:

— Кунапипи очищен. Отныне он не будет вас оскорблять: ритуал изменен так, чтобы не нарушать ваши заповеди.

Я часто раздумываю, поняли ли миссионеры, какую большую уступку мы им сделали.

Не стану пытаться подробно описывать даже самые священные таинства корробори аборигенов. О нем написаны целые тома, да и мне, чтобы рассказать о всех сложных ритуалах, потребовалась бы отдельная книга. Скажу только, что песнями и танцами Кунапипи мы славим Землю-мать — мать-богиню, которую считаем источником всей жизни, нашего языка, нашей культуры, пищи, законов, детей, самого нашего бытия.

Когда-то кунапипи начинался с корробори женщин племени, но потом мужчины стали придавать празднику настолько большое значение, что не только сделали его своим достоянием, но и вообще отстранили женщин и ограничили их участие последним, заключительным актом церемониального совокупления. Теперь женщинам не разрешается танцевать Кунапипи и даже присутствовать на нем в качестве зрителей.

Вместо этого их посылают собирать корни и семена лилий, а также ямс для лепешек, чтобы накормить охотников, на протяжении многих месяцев занятых исполнением торжественного ритуала возрождения жизни.

В кунапипи я участвую не как танцор, а как распорядитель — джунгайи. Я даю указания тем, кто исполняет танец ястреба, гильеринг-гильери — танец наяды и сотни других. Я их наставник. Они — мои ученики.

— Джаулвоку! — приказываю я. — Совы!

И певцы заводят песню о совах. К ним присоединяются танцоры, покачивая в свете костра разрисованными телами, воздевая вверх руки, кружась, издавая шипение, ударяя в такт стуку бумерангов мозолистыми ногами о землю:

Старый певец Пугала извлек из тайников своей удивительной памяти хранившуюся там с последнего кунапипи бесхитростную историю о сове, которую ослепила молния.

Танцоры двигались к Пугала.

— Э-э-э-а-а-ах! — восклицали они. — Ах-ха! Ах-ха! Э-ах! Хо-хо!

Тучи пыли, вздымаемые ногами танцующих, обволакивают старого Пугала, но он настолько поглощен песней, что повторяет ее снова и снова. Пыль надвигается на танцоров, но и они не замечают ничего, кроме чувственного ритма, заставляющего их сердца биться от волнения, когда вздрагивающая от ударов сильных ног земля зовет аборигенов обратно к Земле-матери и Змее-радуге, к женскому и мужскому созидательному началу, первобытным символам плодовитости и воспроизведения жизни.

Иногда танцевали днем, а ночью пели, иногда наоборот — днем пели, а ночью танцевали, иногда пели и танцевали одновременно. Но во всех случаях я оставался режиссером и регулировал номера программы, подачу занавеса, освещение…

Я был также и главным гримером, ибо джунгайи отдает распоряжение о том, чтобы тела танцоров были разрисованы человеческой кровью и украшены гусиными перьями.

Кровь я иногда брал из своей собственной руки: вскрывал бритвенным лезвием вену и подставлял бутылочку. Перья обрывали с пестрых гусей, которых на лету настигали бумеранги охотников. Пух втирали в слой белой глины на телах танцующих. Не думайте, что работа гримера была из легких — каждый танец требовал своих украшений. К счастью, у меня были опытные помощники.

Звание джунгайи я унаследовал, с одобрения племени, от моего отца. Он главный джунгайи, распоряжающийся кунапипи, где бы его ни танцевали — (начиная от северо-восточного мыса Арнемленда и кончая территорией джингали у Ньюкасл-Уотерс. Хотя ему сейчас около семидесяти лет, Барнабас всё еще объезжает свой огромный приход, охватывающий сто тысяч квадратных миль.