Сергей Носов - Книга о Петербурге

Хотя, по идее, это черная лестница, потому что негоже парадной смотреть в междворовую перемычку. Но насколько это закон? Черные лестницы обычно попроще, а эта — просторна. Ступени ее широки. На каждой ступени с каждого краю по шарику с дырочкой — туда, нам известно, вставлялись медные прутья, которыми прижимался к ступеням ковер.

Этого мы не застали.

На втором этаже до революции была большая аптека — ее торговая зала выходила окнами на Забалканский (ныне Московский) проспект; у других помещений — окна были во двор. И после революции здесь тоже несколько лет была аптека, и называлась она аптекой имени Софьи Перовской, а окнами она выходила на Международный (ныне Московский) проспект. Потом аптеки не стало, оставленное после нее пространство обернулось тремя отдельными квартирами, в одну из них въехал дед мой с семьей в 1932 году — задолго до того, как ныне именуемый Московский проспект успел побывать проспектом имени Сталина.

Мне говорили, тут был переход между домами (эти переходы, кажется, называют «воздушными»): прямо от-над парадной, где теперь окно с подоконником, — и сюда — в этот флигель, где переход переходил в пространство коридорной системы. Кто-то помнил о нем, кто-то не помнил. Зримое свидетельство о переходе, причем единственное, я нашел в интернете — на немецкой аэрофотосъемке 1942 года.

В бывшей аптеке — как раз в «темной» комнате (там была круглая печь и лучше держалось тепло) — мои, жегши мебель, переживали первую блокадную зиму.

И я там родился, в бывшей аптеке, и дети мои там родились, — я-то прожил там более полувека. Мы туда не пойдем. Тут кодовый.

А первый кодовый, вспомнил, замок здесь установили в 2003-м, и надо было набрать, чтобы дверь открылась, всего лишь номер текущего года. Уже три года прошло «после миллениума», а некоторые все не могли привыкнуть к тому, что время бежит, и не попадали домой, набирая по старой трезвой привычке вместо двух единицу.

«Какое тысячелетье на дворе?»

Смотря на каком.

«Играть» можно было пойти «в сад» или «во двор». Под «садом» подразумевалось несколько садов по набережной Фонтанки — первым был, через дорогу и перед окнами, сад с молодыми дубами, неожиданно отчужденный от артиллерийского училища (помню, как ломали кирпичную стену), вторым — Измайловский, потом — Польский (но это уже Гибралтаровы столбы — туда одних не пускали). «Во дворе» означало «в нашем дворе», это второй двор в нашей дворовой системе, — в части, не заслоняемой углом флигеля, он просматривался из окна кухни.

Игры были простые — в прятки, в штандер, в войну; в последнем случае надо было поделиться на «русских» и «немцев», — оказаться «немцем» никто не хотел, обычно «немцев» назначали с позиции силы. Я обладал тремя пистолетами — один заряжался ленточными пистонами, он громко щелкал, другой — водяной (такие заправлялись водой в дворовой прачечной, там был кран), и еще один стрелял пинг-понговыми шариками, но этот почему-то считался «ненастоящим». Девочки — так те бесконечно играли в классики, — этими классиками они разрисовывали весь двор.

Двор стал катастрофически маленьким, когда родители купили мне велосипед «Школьник». В скверике на Фонтанке перед Военно-медицинской академией, придерживая седло, отец учил меня вождению двухколесного велосипеда.

Соседняя парадная, четвертая во дворе, была проходной. Там сразу под лестницей была дверь в подвал, закрытая на замок. Но я еще застал времена, когда подвал активно посещался, — там хранились дрова для нашего дома. В квартире у нас были две печки плюс колонка в ванной с дровяной топкой. Я еще не пошел в школу, когда в доме провели паровое отопление и надобность в дровах отпала, хотя колонкой продолжали пользовались аж до начала восьмидесятых, но растапливали ее уже чем придется — торфяными брикетами (были в продаже) или вот, например, на дворовых свалках всегда было вдосталь всяких дощечек. Спустя годы, посетив Музей-квартиру Елизаровых, я неожиданно для себя издал приветственное восклицание, когда, как старую знакомую, увидел такую же колонку — ею пользовались Ленин и Крупская. В начале нулевых в подвале нашего дома жили гастарбайтеры из Средней Азии, занятые косметическим ремонтом фасада; кажется, им было велено скрывать от посторонних свое местожительство, — я узнал об этом совершенно случайно. Сам я побывал в этом подвале один раз в жизни — сколько мне было, неполные пять? Бабушка взяла меня с собой, когда пошла за дровами. Подвальный холод, полумрак, дровяной запах — воспоминание одно из ранних, но не такое уж и смутное. Весь подвал был разбит на секции, заставленные дровами до самых сводов, — перед каждой висела табличка с номером квартиры.

С юга над нашим двором возвышается глухая стена — настоящий петербургский брандмауэр. И по ширине, и по высоте он велик. А из-за того что к нему примыкает низенький, одноэтажный флигель, он кажется еще огромней. Верхний контур брандмауэра, повторяющий профили печных труб, напоминает зубчатый контур крепостного сооружения. На крыше низкого флигеля тоже несколько кирпичных труб, и все они примыкают к брандмауэру, — из каждого выходит жестяная труба и тянется, словно к свету побег, вдоль стены, высоко вверх, за край брандмауэра. Родственницы водосточных труб — разница лишь в применении, а материал один — оцинкованная листовая сталь, иначе — кровельное железо. (Вспомнил, как на уроке труда, классе в шестом, делали из него совки для уборки мусора; я за свой получил четыре.)

В снежные зимы — с крыш свисают сосульки; с крыши одноэтажного флигеля, бывает, доходят до самой земли. Вообще говоря, образование сосулек на петербургских крышах — явление благоприобретенное, это плата за цивилизацию — в частности, за паровое отопление. Чердаки изначально были холодными и на таянье снега на крышах никак не влияли. Но вот на чердаках потеплело, снег на кровле стал таять охотнее, и у нас появилась возможность лицезреть изрядных размеров сосульки. Знатоки вопроса утверждают, что вся проблема в недостаточной теплоизоляции чердачных коммуникаций. Но похоже, ее проще решать с помощью лома и ему подобных орудий. Из обломков сосулек, сбитых с крыш, во дворах иногда образуются целые горы и даже горные цепи. Кордильеры дворовых сугробов и сбитых сосулек покрываются гарью к весне и могут держаться почти до мая.

На память приходит простая картина (примерно семидесятые годы): стоит дворник и поливает из шланга горячей водой сугробы. Долго и методично топит снег во дворе. А что? Паровое отопление. Горячая вода была дешевая. Холодная вообще ничего не стоила [34] Заканчивая эту книгу в марте 2020-го, хочу сообщить, что эта зима была совершенно бесснежной, а 27 февраля, сам видел, летал во дворе мотылек. .