Сергей Носов - Книга о Петербурге

Через прямоугольную подворотню (был капремонт) проходим в большой двор — больше предыдущего. Какой — уже сбились со счета.

Сколько мы ни бродили по нашим асфальтированным дворам, до сих пор не заметили ни одного дерева. А в этом дворе, мало того что есть детская площадка, растут сразу два тополя. Один из них я нахожу объектом достопримечательным — по крайней мере, для себя лично; есть причины. Честно сказать, ничем меня больше этот двор не привлекает. Да, большой. Да, многовыступный. Да, не последний. Там, помимо подворотни, выводящей на Московский проспект, будет еще подворотня в другой двор, из которого, в свою очередь, можно попасть сразу в два других двора через соответствующие подворотни…

Аччелерандо дворов.

Но это не моя музыка. Туда не пойдем.

Там не то чтобы неинтересно, и здесь тоже — не то чтобы пора нам и честь знать с нашим дворовым повествованием, а просто начинаются пространства чужих, не моих вмещений, мною не обихоженные… Вот и в этом дворе: что мое? — разве что тополь.

Видите ли, — о тополе: несмотря на то что по пешеходному извилистому маршруту нас когда-то разделяли дворы с подворотнями, а по прямой линии — двор и громада дома, тополь этот был виден из нашего окна на кухне, пока его здесь не укоротили, не обрезали. Я был юн и безус, когда в окне за брандмауэром поперечного флигеля заметил что-то зеленое. Сначала показалось, что-то на крыше проросло — такое бывает в этом городе часто. На другой год стало понятно, что это не на крыше дома напротив, а за ним — что это из-за дома появляются ветви, там у них во дворе (где сейчас мы) тополь. Годы шли, крона тополя поднималась, расширялась, росла — и уже господствовала над крышей и печными трубами. Это было как медленные часы, отмеряющие большое время. Потом рост прекратился — часы остановились. Не совсем. По-прежнему показывали сезонное время. В ноябре тополь торчал из-за стены, как потрепанный веник, а в мае — празднично распускался. Дети выросли. И все такое. Как-то раз посмотрел в окно и не понял, почему так неуютно. Потом дошло: тополя нет. Спилили.

Ну, как видно, спилили, но не весь. Обпилили со всех сторон и укоротили вдвое.

Новые жильцы в бывшей нашей квартире вряд ли увидят зеленую крону над крышей.

Я подарил этот тополь своему персонажу. Он был у меня безумцем. Он хотел застрелить Ельцина.

Однажды мне предложили написать рассказ для одного коллективного сборника. Единственное условие — действие должно быть привязано к реальному месту в городе.

Я поселил персонажа вон в том доме, с окнами на Московский проспект, заставил его переживать по поводу этого тополя и оделил страстью, которую он не умел контролировать, — ненавистью к первому президенту РФ (ну а пистолет он купил на Сенной, это рядом, там была барахолка).

Московский проспект — правительственная трасса. Его всегда расчищали от транспорта, когда кто-нибудь приезжал. Мне было пятнадцать, когда в Ленинград приезжал Никсон. Перекрыли не только Московский, но и ближайшие улицы, даже тротуар освободили от пешеходов. Отец открыл окно посмотреть, что там. Милиционер потребовал незамедлительно закрыть. Отец попытался возразить, но тот, а с ним еще двое сделали шаг в сторону нашей парадной (той самой — проходной; войдя в наш двор, они бы повернули налево). Отец поторопился закрыть окно. Порядок был восстановлен.

Наши дома соседние — наш и моего персонажа. Рассказ назывался «Шестое июня».

6 июня 1997 года Ельцин приехал в Санкт-Петербург. На Московском проспекте, напротив окон моего героя, на дорогу выбежала средних лет женщина и остановила кортеж. В новостях ее называли Галиной Александровной. Ельцин вышел из машины узнать, в чем дело. Сопровождавшие его высокие лица (включая губернатора и Чубайса) тоже вышли из своих авто. Галина Александровна сообщила Ельцину о зарплатах учителей и врачей в поликлиниках, а также пожаловалась на свои жилищные условия. Ельцин сказал: «Надо разобраться», дал поручения и уехал. Это истинный случай. Действие моего рассказа происходило в тот исторический день.

Подумал, что мой вымышленный герой, чей точный адрес в рассказе не указан, мог жить в той же квартире, где жили Чхеидзе и Прасковья Онегина, тоже персонажи до известной степени вымышленные (в той же, наверно, степени, в какой «умышлен» и весь город). Впрочем, реально Ленин и Крупская проживали, скорее всего, во дворе, в каком-нибудь флигеле. (Возвратимся во двор — зачем нам Московский?)

У моего героя в рассказе нарушились планы. Он застрелил сожительницу. Он хотел обмануть историю — не получилось. Ельцин тоже хотел обмануть историю — не получилось, потому что получилось не так. Чхеидзе обманул полицию и хозяйку, но и у Ленина получилось не так. Историю никто не обманет. Есть и у меня пунктик — повторять ни к селу ни к городу:

— История обманет всех.

Вот уж не думал, что этими словами завершу блуждание по проходным дворам.

Чтобы ответить по совести на «с кем бы я был в семнадцатом году» и «кем бы я тогда хотел быть», необходимо сказать кое-что о себе.

Никогда не хотел быть начальником.

При всей моей амбициозности, возможно другим незаметной, я ленив и рассеян. Целеустремленность моя проблематична: цель близка — впадаю в апатию. Во мне дремлет Обломов. В студенческие годы с неожиданным для себя любопытством прослушал курс истории КПСС, но политэкономию социализма пропустил полностью. Я органически беспартийный. Я все теряю.

Ну и кем бы я хотел быть в семнадцатом году?

Разумеется, Лениным.

Помню, в детстве, задолго до школы, был я бабушкой свожен в Зоологический музей, что на Биржевой площади. И самое сильное впечатление из всех тамошних экспонатов, в числе которых были и мамонт, и скелет кита, произвел на меня выставленный там до кучи скелет человека. Мысль о том, что и я превращусь однажды в такой же скелет, была мне ужасна. Но я знал про Мавзолей и Ленина, который в Мавзолее лежит, и что Ленин в Мавзолее совсем не скелет, а, наоборот, в полной сохранности. И я тогда подумал, что хорошо было бы мне стать Лениным, чтобы никогда не превратиться в скелет. Буду Лениным, думал я. Лениным, а не скелетом.

С возрастом эти мысли прошли.

Но в начальной школе что-то такое еще теплилось в голове. Ленин был нам пример (маленький Володя Ульянов), хотя он и съел яблочные очистки в нарушение родительского запрета. И торжественное обещание (почти клятву), принимаемые в пионеры, мы в третьем классе давали в музее имени самого Ленина, то есть во дворце, принадлежавшем когда-то двоюродному брату того, кого родной брат Ленина собирался грохнуть, за что и был казнен. Ну а что до «восстановления ленинских норм» и «уберите Ленина с денег», это было актуально для поколения наших родителей, чему мы, повзрослев, тоже не могли не сочувствовать, хотя тут уже — кто в какой мере.