Сергей Носов - Книга о Петербурге

Но отнюдь не ради того, чтобы я был Лениным, хотел бы я быть Лениным в октябре семнадцатого. Наоборот, хотел бы я быть Лениным в октябре семнадцатого для того только, чтобы Ленин был мною.

Влияние Ленина на нашу историю в семнадцатом году слишком велико. Чересчур велико. Не должен так один человек влиять на историю. Не должен один человек создавать необратимые ситуации.

То, что случилось в (девятьсот) семнадцатом, во многом обязано тому, что Ленин был Лениным.

Быть бы ему не совсем Лениным.

Быть бы хотя бы мною чуть-чуть.

Пусть бы остались за ним его неуемная энергия, его темперамент, его убеждения и понимание всего того, что он по-ленински понимал (или думал, что понимал), но все-таки чтобы еще и от меня в нем что-нибудь было — для нашего общего блага.

Я не о своих добродетелях — я о своих недостатках.

Человек рассеянный, я бы мог перепутать адрес и не дошел бы 10 октября до дома на Карповке, где на квартире меньшевика Суханова, в отсутствие последнего и попечениями его жены, собрался на конспиративное заседание весь ЦК партии большевиков — Троцкий, Сталин, Дзержинский, Коллонтай и другие товарищи. Когда отправлялись на Карповку в закуток напротив монастыря с гробницей Иоанна Кронштадтского, никто из них и представить не мог, за что придется голосовать на этой тайной сходке, — но Ленин, явившийся из подпольного инобытия, ошеломил всех своим революционным замыслом. Сначала его поддержал только Троцкий. Но Ленин не просто убедил — он буквально заставил собрание принять резолюцию, которую сам, своею рукой и записал на бумаге в клеточку, — резолюцию о вооруженном восстании. Только Зиновьев и Каменев проголосовали против.

Вот тогда-то все и началось. Если бы не 10 октября, не было бы 25-го.

Не было бы Ленина на том заседании — никто бы не стал готовить переворот и уж тем более приурочивать его ко Второму съезду Советов.

Так вот, если бы Лениным был я (при прочих ленинских качествах), только из-за рассеянности моей и безалаберности мог бы Ленин перепутать адрес.

Без бороды я бы чувствовал себя неуверенно, особенно — в парике. А он был как рыба в воде — в парике и без бороды, но только не будучи мной.

Неизвестно, как он добирался до Карповки от Сердобольской улицы, где жил на конспиративной квартире, о которой даже члены ЦК ничего не знали. Взял извозчика? Шел пешком? По какой стороне — четной, нечетной? Что предписывают правила конспирации в этом случае? Боюсь, я бы поступил на его месте неправильно. Меня бы и в другой день могли повязать в любую мою (его) отлучку с конспиративной квартиры (а он отлучался много раз — и ничего, не попался).

А был бы мною, хотя бы чуть-чуть, и попался бы обязательно. Уж я себя знаю. На меня и в метро иногда люди косятся. Притом что парик не ношу.

И не было бы тогда социалистической революции.

После 10 октября то, что случилось, уже не могло не случиться. И решения расширенного заседания ЦК 16 октября на Болотной улице были уже предопределены тем, что решилось на Карповке. И все предопределено было — весь тектонический сдвиг мировой истории. Там уже и Троцкий справлялся с технической стороной восстания. И другие заговорщики были на высоте революционного момента. Покидая конспиративную квартиру на Сердобольской в исторический вечер 24 октября, Ленин мог и не торопиться в Смольный. Центральный телеграф был взят еще до того, как он перевязал себе щеку платком и отправился в штаб революции на левый берег Невы. И без него бы вошла в Неву «Аврора», и без него бы овладели Зимним.

А вот на заседание 10 октября он не мог не явиться.

Надо было убедить сомневающихся и переубедить тех, кто против.

Тут еще есть и личное — в моем интересе к этому месту. С некоторых пор я здесь живу. Рядом с домом, где 10 октября все они собрались, — прямо тут проживаю — в малолюдном тупичке напротив Иоанновского монастыря, где Карповка, теряя гранитную набережную, втекает в промзону и на земляных берегах реки растут кусты и деревья. Лев Данилкин в своей книге о Ленине назвал это место «карманом истории». И вот в этом кармане мой дом.

Если бы я жил здесь в семнадцатом и был бы не Лениным, а исключительно собой, я мог бы из окна своей квартиры, случись тогда облава на карбонариев, наблюдать картину бегства Ленина и Зиновьева. Не уверен, что и остальные последовали бы их примеру, все-таки все они — Троцкий, Сталин, Дзержинский и прочие — были на положении вполне легальном, а вот Ленин и Зиновьев, улизнув через черный ход, убегали бы как раз под моими окнами. Очередной раз ставлю себя на место Ленина — с исторической резолюцией под париком куда бы я побежал? Через улицу Милосердия к дому, где потом будет жить Валерий Чкалов, или на задворки недостроенной монастырской гостиницы, чтобы по землям, еще не принадлежащим научному объединению, добежать до ныне не существующего участка улицы Бармалеева, давшей имя знаменитому Бармалею?

Но никто не нагрянул, и рано утром они разошлись.

Случилось то, что случилось.

Ну так вот.

Я бы Лениным согласился стать, хотя бы частично, не потому, что так уж сильно не хотел бы октябрьского переворота и не потому, что близка мне, скажем, идея Учредительного собрания (вовсе нет), а потому — что своим человекоразмерным несовершенством (мне мнится) мог бы существенно скорректировать этот немыслимый детерминант, субъективный фактор по имени «Ленин», и, быть может, спас бы историю от ее чудовищной гипертрофии.

А убеждения тут ни при чем — ни мои, ни Ленина.

Что бы ни было у меня… у него… у нас в голове, я бы просто того Ленина нейтрализовал немного, чтобы все в мире шло своим чередом — без потусторонних вмешательств. Без нас с Лениным.

О том, как выглядит современный Петербург, мы, понятное дело, осведомлены достаточно. Интересно, конечно, сравнивать (всегда интересно) — что есть, а что было; причем давно было — более ста лет назад. Сопоставляя фотографии одних и тех же мест, мы готовы к привычным переживаниям: почему бы не испытать ностальгию или не предаться размышлениям, допустим, о скоротечности времени? Репертуар впечатлений в данном случае невелик, — он предопределен нашим знанием, отчасти, так сказать, историческим опытом; все же прошлое — оно всегда наше, и мы о нем худо-бедно тоже осведомлены. Хотя бы достаточно для того, чтобы не испытывать потрясений.

Иное дело, если поменять направление взгляда. Не туда взглянуть, а оттуда.

Эти дамы в длинных платьях, эти господа в цилиндрах и полуцилиндрах, эти фуражки, картузы, котелки, матроски (типажи нам известны, в общем-то, по картинкам и синематографу), эти обитатели прошлого города — как бы они себя повели, покажи им фотографию того, что будет — здесь, на этом месте, очеловеченным их сиюминутным присутствием? Узнали бы они эти места? Признали бы на снимках своих «потомков»?