Сергей Носов - Книга о Петербурге

Наши современники в большинстве своем, известно, за смертную казнь. Представим-ка опрос на петербургской улице: да вот на 5-й Советской, к примеру, — сегодня, «в разгар рабочего дня».

Спрашивается. Некто с целью грабежа (ради брошек, цепочек и прочей ерунды) убивает двух женщин у них на квартире — обеим размозжил головы, — какой меры наказания он заслуживает?

— Высшей! — ответят прохожие с вероятностью, обусловленной степенью поддержки смертной казни в обществе (а она, как известно, высокая).

Парадокс в том, что никто из читателей, преодолевающих этот роман, не желает казни герою, как бы те ни сочувствовали идее высшей меры наказания.

Это даже с учетом намека на беременность одной из жертв.

Жестокий Достоевский загоняет нарочно героя, а вместе с ним и читателя, в безысходное состояние, почти в угол. Мало ему одной жертвы — вот еще одна, получай. И как с этим быть?

Роман ведь не о том, что убивать — плохо. А о том среди прочего, что всегда есть путь к Спасению.

Поборник смертной казни мысленно чешет репу. Что-то где-то как-то не так.

И тут хоть тресни, Раскольников — не зверь, не насекомое. Он человек. А главное — не абстракция.

Достоевский ходил смотреть, как вешают Млодецкого, чем неприятно удивил знакомых. Дата события — 22 февраля 1880 года. Место казни — Семеновский плац.

И. Л. Волгин в книге «Последний год Достоевского» пишет о «круговой поруке смертников». Он допускает, помимо явных причин посещения казни, еще тайную: «Не мелькала ли у него безумная надежда, что в последнюю минуту казнь будет остановлена?» Ведь на этом месте уже была однажды остановлена его собственная казнь. Мне кажется, этот мотив посещения казни — самый естественный и психологически убедительный, — пожалуй, убедительней прочих. Но если такая надежда действительно была у Достоевского, он ни с кем не поделился ею. Может быть, он не хотел выдавать сокровенное. Он мог ее просто стесняться — потому хотя бы, что она оказалась несбыточной, наивной. Могли быть и другие причины. Великому князю Константину Константиновичу он объяснил (сообщает тот в дневнике), «что его занимало все, что касается человека, все его положения, его радости и муки». Объяснения профессиональным интересом всегда похожи на отговорки. Вот и Некрасов, певец народного горя, объяснял профессиональным интересом свои посещения обедов Петербургского кулинарного общества.

Случай, и непременно с большой буквы, вмешивается в миропорядок романа.

Случай с маленькой буквы себя заявляет повсюду и постоянно, и даже с претензией на закономерность. Пример — случайное соседство Сони и Свидригайлова. Или перекрестные знакомства героев романа. Совпадения обстоятельств, чреватые локальным резонансом. Все это естественно, когда убедительно: совпадения, когда убедительны, — движитель нарратива.

Случай с большой буквы — кондуктор необратимости.

Случай с большой буквы способен подчинять силы Рока — своего коллективного двойника.

Первый раз он спасает Раскольникова на месте преступления, — каскад совпадений позволяет убийце уйти. Этим же исключительный Случай дает развернуться роману в том виде, в каком нам знакомо творение Достоевского.

Нам, но не героям романа. Откуда им знать об управляемости совпадений?

Второй раз Случай спасает Раскольникова в момент нервного срыва, когда психологические манипулирования Порфирия Петровича почти достигли успеха. Как бог из машины, являет себя Микола с мнимым признанием в преступлении. Совпадение, изумляющее фантастической невероятностью, кажется, всех — и героев, и читателя, и даже самого сочинителя, настолько перекрывается демонстративной дерзостью последнего, что воспринимается убедительным, достоверным.

Вместе с Раскольниковым исключительный Случай спасает интригу романа.

Третий эпизод касается Дуни, сестры. Зачем она стреляла в Свидригайлова?

Ну, зачем, там понятно зачем.

А зачем?

Стреляла из его же собственного пистолета, который прежде у него же украла. Или мягче сказать — одолжила? Чтобы привезти в Петербург? А зачем? Значит, знала, понадобится? Значит, мысленно допускала такой вариант? Значит, это не импульсивный порыв?

Метила в голову. Пуля скользнула по виску. Была кровь.

Только не надо говорить, что он хотел изнасиловать.

Да, запер дверь. И обещал быть рабом до гроба.

На этот эпизод обычно не обращают внимания. Как бы с ним все понятно — как бы дань мелодраме. Не застрелила же. Все равно он сам застрелился. Одним словом — ну ладно.

Да как же «ну ладно», если чуть не убила?

А теперь представим: отклонение пули на полсантиметра — Свидригайлов кувырк. И что теперь делать?

В его комнате. Из его пистолета. Практически сразу после того, как он обеспечил деньгами на годы осиротевших детей Мармеладова. (Присяжные заседатели, представляем, мрачнеют…)

Бедная мать… Мать двух убийц. Брат и сестра с разностью в несколько дней совершают убийства…

Ах да, о преступлении брата еще неизвестно общественности.

Тем хуже. Свидригайлов-то знал. Сам ее только что посвятил в тайну преступления брата. И после этого она достает пистолет… Уже заряженный… (Заряженный!!!) И кого убивает? Обладателя тайны… (Получается так.)

Плохо дело Авдотьи Романовны…

А ведь могла и не убить наповал, могла выстрелом в голову ранить. Он лежит на полу. Судороги. Паралич. Становится идиотом. Свидригайлов — и идиот!.. («Идиот» еще не написан…)

А то глядит в потолок, не теряя сознания… И что Авдотье Романовне делать? Выстрел контрольный? Способна ль?.. Нет, мы не верим… Но что же? Но что?

Два миллиметра, и весь роман перечеркнут. Всё насмарку, что было.

Дуню арестуют, конечно, и Раскольников, узнав, что случилось, можно не сомневаться, откажется от идеи пойти с повинной. Против него одна психология и нет улик. А он не убийца матери. Да и вообще — известный нам сюжет при таком раскладе никак невозможен. И увольте меня от альтернативных сюжетов. Это не я придумал. Это Авдотья Романовна стреляет в голову.

Авдотья Романовна, зачем вы?

Убьете.

Вы же хотите убить.

Случай. Так не бывает. Но исключительный Случай. Пуля только задела висок.

Случай предотвратил катастрофу.

И спас роман.

Случай спас, и этого никто не заметил.

«Да вот еще: я убежден, что в Петербурге много народу, ходя, говорят сами с собой. Это город полусумасшедших. Если б у нас были науки, то медики, юристы и философы могли бы сделать над Петербургом драгоценнейшие исследования, каждый по своей специальности. Редко где найдется столько мрачных, резких и странных влияний на душу человека, как в Петербурге. Чего стоят одни климатические влияния!»