Сергей Носов - Книга о Петербурге

Обращаем внимание: Достоевский обозначает конечные пункты передвижений (информация сродни той, что сообщает Мышкин извозчикам), у Достоевского все динамично: Мышкин мечется — надо показать его смятение, темп. А мы тормозим. Нам бы разобраться с траекторией перемещений князя. Простим себе небольшое занудство.

Если бы князь возвращался к Рогожину по Загородному, он бы как раз оказался, тут близко, «в Семеновском полку» — или в Семенцах, как называли этот район петербуржцы, — но Достоевский, похоже, избавляет героя от необходимости повернуть на Гороховую второй раз от Семеновского плаца, раз оставлена знакомая Настасьи Филипповны на потом — на второй черед после Рогожина. Хотя кто его, Мышкина, знает, — нежеланию зря тревожить незнакомую даму, согласимся, могли быть у князя простые причины. Ладно, все равно никуда от этого места не деться: после второй невстречи с Рогожиным князь, согласно советам, «поскакал в Семеновский полк» — представляем как: по Гороховой, в обратную сторону — в сторону, да, места казни писателя.

Безрезультатно.

«Он вспомнил однако, что ему нужно остановиться в трактире, и поспешил на Литейную», несомненно — мимо дома у Пяти Углов, где Мышкиным сказано было: «Я вас… Настасья Филипповна… люблю. Я умру за вас, Настасья Филипповна» — и где сам Достоевский, по молодости, терял голову от Авдотьи Панаевой, и далее — через Владимирскую площадь — мимо места будущего памятника создателю «Идиота» и храма, прихожанином которого он станет по возвращении в Россию, и далее, далее — мимо дома, в котором были написаны «Бедные люди» (и уж если на то пошло — мимо современной гостиницы «Достоевский»), — а что хотите? — Петербург: куда ни поедешь, всё места достоевские.

Трактир с гостиницей «на Литейной», в коридоре которого князя Мышкина однажды уже чуть не прирезал Рогожин, был, вероятно, на углу Моховой и Пантелеймоновской (как авторитетно считает Б. Н. Тихомиров). Сняв там номер, князь в полном отчаянии снова отправляется на Гороховую и, в третий раз не застав Рогожина, торопится снова «в Измайловский полк», на бывшую квартиру Настасьи Филипповны. Оттуда, сам не свой, «в невыразимой тоске», — уже пешком — возвращается в трактир «на Литейной» — «может быть, прошел гораздо больше, чем следовало» (интересно, каким путем, если он по дороге не заходил к Рогожину?). Но скоро покидает свое пристанище, и только тогда «в пятидесяти шагах от трактира, на первом перекрестке, в толпе» убийца Настасьи Филипповны сам находит его.

Далее — тягостный поход Рогожина и Мышкина — по разным сторонам улицы — на Гороховую, где уже покоится на рогожинской постели тело Настасьи Филипповны (в романе — «труп»; исключительно «труп»).

Если все передвижения князя нанести на карту, с поправкой на адресную неопределенность, получится, что траектория его передвижений тяготеет к замкнутому контуру, этакому аттрактору. При этом он трижды пересекал Сенную, мимо Семеновского плаца проезжал не менее трех раз, по два раза побывал в одной из Измайловских рот и в трактире на Литейном, на крыльце дома Рогожина на Гороховой появлялся четыре раза, а на перекрестке Гороховой и Садовой — семь раз.

Всего он за день преодолел, мотаясь по Петербургу, расстояние более двадцати верст, а скорее всего, более двадцати пяти. В основном — на извозчике. Последние два перехода — пешком.

Невский он пересекал четыре раза, Фонтанку — не менее семи.

Метаниям князя Мышкина можно найти более наглядный геометрический образ. Вспомним из средней школы о таком векторе — перемещение. Зафиксируем пять мест, обозначенных в тексте, и соединим соответствующие им точки векторами (направленными отрезками) в соответствии с передвижениями героя. Картинка получится выразительная, хорошо отражающая смятения несчастного князя. Сумма этих векторов — по правилу многоугольника — будет представлять вектор, направленный из начальной точки блужданий к конечной, то есть от воксала Царскосельской железной дороги к роковому дому на Гороховой. Царскосельский воксал с железнодорожным полотном, вообще говоря, занял часть прежнего Семеновского плаца еще в годы московской юности Достоевского. Гражданская казнь над петрашевцами совершилась на плацу где-то рядом — расстоянием до ее места от вокзала в масштабах всего пути можно смело пренебречь: так что начальную точку странствий обозначаем наиболее подходящим идентификатором «Семеновский плац». Тогда векторная сумма всех блужданий любимого героя Достоевского будет представлять собой вектор, направленный от места казни самого писателя к месту финальной драмы его романа — то есть от Семеновского плаца до сумрачного дома на Гороховой. Заметим, что промежуточные отклонения, заданные адресной неопределенностью, на результирующий вектор не влияют. Как бы ни метался Мышкин, все в конечном итоге свелось к одному направлению: стрелка суммарного вектора направлена от места реальной казни к месту убийства, пускай и литературного (тоже ведь казнь). Зрелищно, согласитесь.

Достоевский, конечно, об этом не думал. Но что получается?

Получается, что за тысячи верст от реального Петербурга писатель водил по воображаемому Петербургу своего героя, а на самом деле это далекий Петербург водил по себе писателя.

Тогда как сам Достоевский бродил по Флоренции.

И вспоминал Петербург.

Возможно, прогулки по Флоренции как-то накладывались в его воображении на петербургскую топографию, пленником которой он сделал Мышкина. Возможно, мысленно он совмещал ключевые локусы двух городов. Возможно, за точку отсчета он брал дом, в котором они проживали тогда с Анной Григорьевной.

Этот дом находился на левом берегу Арно вблизи (возможно, на) Пьяцца Питти: «…вблизи palazzo Pitti», — вспоминала А. Г., но мемориальной доской отмечено здание непосредственно на самой площади — с дверью под номером синего цвета 22 (нумерация домов во Флоренции путана очень, — нумеруются, во-первых, двери, а не дома, а во-вторых, здесь важен цвет номера). Впрочем, надпись на памятной доске вполне корректна — в отношении достоверного события «…завершил роман „Идиот“» («…compí il romanzo „L’Idiota“») употреблено осторожное «В этих окрестностях…» («In questi pressi…») — об этом нюансе я, не владеющий итальянским, узнал еще в Петербурге, из давней публикации Н. П. Прожогина.

Мемориальным доскам, вообще-то, чужда неопределенность. Почему-то флорентийское «в этих окрестностях» напоминает мне петербургскую «эту местность» — на другой доске, что на углу «дома Раскольникова» в Столярном переулке. «Трагические судьбы людей этой местности Петербурга послужили Достоевскому основой его страстной проповеди добра для всего человечества». Как бы то ни было, петербургскую «эту местность» (и эту, и эту, и ту тоже…) он, конечно, в уме держал «в этих окрестностях» во Флоренции.