Александр Васильев - Мемориал

Что ж, я готов. Встаю, начинаю и… обнаруживаю, что заготовленная мной схема трещит. Оказывается, я боюсь высоких слов! Мы все боимся высоких слов, будто наши дела недостойны их. И я стыдливо не говорю — «рыцари». И о «героях» тоже не говорю — нахожу какой-то более скромный синоним… Но заканчиваю так, как и было в мыслях, — выражением уверенности в победе добра и здравицей в честь людей, олицетворяющих мужество, верность и солидарность. Последнее слово вырвалось непроизвольно, когда мой взгляд упал на сидящих за одним столом Алексея Кирилловича, Бастиана и еще гостя, приехавшего из Нидерландов, богатыря, в прошлом тоже военного, с шапкой седых волос и резкими, словно вырубленными, морщинами на темном, как кора дерева, лице.

Сажусь. Мои пальцы похолодели. Но, кажется, я зря волнуюсь: дело сделано, все нормально. Ловлю в конце стола, за чьим-то плечом, лицо Герберта Миса — голубые глаза тепло лучатся. Алексей Кириллович сочувственно подмигивает. Молодежь, столпившаяся у стола «а-ля фуршет», даже аплодирует. Кто-то сзади дружески-одобрительно касается моего плеча. Оборачиваюсь: никого. Наверняка это Вернер: как добрый дух — осенил и скрылся.

Вскоре вниманием собравшихся овладевает новый оратор. Это кудлатый парень — студент или молодой рабочий в бело-голубой полуспортивной курточке. Он говорит, что только что вернулся из поездки в одну из соседних земель, где «а́ми» готовятся устанавливать свои ракеты. Показывая всем исцарапанные руки, юный доброхот мира называет их «вещественными свидетелями» готовящегося акта, позорного для Германии. «Я трогал ими проволочные заграждения, похожие на ограду гитлеровских концлагерей. Видите запекшуюся кровь — пусть это будет первая и последняя кровь, пролитая немцем!» Ему аплодируют. Вскакивает девушка, запальчиво читает стихи поэта Петера Шютта, сочиненные на волнующую всех тему:

И снова — овация. Дружный, веселый смех. Кто-то запевает песню о мире. Все встают. Я вижу поющих Герберта Миса… Вернера Хёнера… Алексея Кирилловича… молодых студентов…

Нет, это слово — «солидарность» — пришло ко мне не случайно. Именно она, только она может помочь нам на этой земле.

«Неофашизм»! Это зловещее слово звучит уже не один десяток лет. Сейчас к нему в пору добавить прилагательное «пожилой» или даже «застарелый». Головы первых неофашистов покрыты сединами, глаза застилает мутная пелена. Впрочем, они всегда отличались дефектом особого рода — видели все черное, все реакционное в розовых красках и, наоборот, на все, что радовало нормальных, миролюбивых людей и внушало добрые надежды, смотрели как сквозь черные очки.

«Рыцари «холодной войны» — нарекла их когда-то буржуазная печать. Изменились ли они с тех пор? Вряд ли. Скорее заматерели. Научились скрывать свои эмоции, шифровать свои истинные намерения. Но измениться, встать на путь политической или хотя бы просто гражданской, человеческой зрелости — на это оказались способны лишь единицы. Поголовное большинство осталось, как говорится, при своих.

Все это мы знали — и я, и Алексей Кириллович Горлинский, и другие наши товарищи, приезжавшие сюда, чтобы поклониться праху погибших соотечественников. Знали из тревожных газетных сообщений, из рассказов немецких друзей, наконец, из буклетов, которые вручались участникам манифестаций в Штукенброке. Буклеты были снабжены фотографиями, этими наглядными свидетельствами не только миролюбия и доброжелательства лучшей части немецкой молодежи, но и злокозненных действий неофашистов, как молодых, так и старых.

Признаюсь, однако, что на фоне прежней варварской мощи молодчиков гитлеровского рейха, их преступной вакханалии современные последыши фашизма выглядели довольно чахло. Ну, собралась где-нибудь на лужайке толпа неких опереточных персонажей — увядших подагрических старичков, увешанных гитлеровскими орденами и медалями, и слушает такого же старого гриба, выступающего на фоне карты с изображением давно захваченных, а потом утраченных Германией земель, под ветхозаветными «геополитическими» лозунгами. Ну, покажут уличную драчку юнцов: кому-то разбили нос, кому-то порвали рукав… Все это выглядело, по крайней мере для меня и моих друзей, прошедших ад Штукенброка, не слишком впечатляюще.

Был, правда, случай, когда нам всем пришлось насторожиться всерьез. Накануне одной из мирных манифестаций на традиционном поле, рядом с кладбищем жертв фашизма, кто-то из руководителей рабочего кружка «Цветы для Штукенброка», кажется Вернер Хёнер, получил анонимное письмо с предупреждением, что если манифестация состоится, то там взорвут бомбу «очень большой силы». Руководителю местных коммунистов грозили, что вина за человеческие жертвы падет на него и его партию. «Отмените ваше сопливое, недостойное истинных немцев сборище!» — требовал воинственный аноним. Что делать? Вернер показал письмо представителям всех партий и групп, объявивших о своей готовности участвовать в манифестации, а также прибывшим в Штукенброк иностранным гостям. Люди есть люди, у каждого есть нервы, кое-кому, наверно, стало не по себе, но никто не дрогнул, никто не отказался от участия в манифестации. Помню, в первые минуты на гостевой трибуне я был внутренне насторожен и пытался угадать злодея, скрывавшегося в многотысячной толпе, но вскоре манифестация, страстные речи ораторов и жизнерадостные песни молодых самодеятельных артистов заставили меня забыть об опасности. Взрыва не произошло. Но неприятный осадок в душе остался. Мне хотелось увидеть «анонима» — его лицо, выражение глаз. Способен ли он осуществить свою угрозу?

И наконец увидел.

Незадолго до нашего отъезда Вернер, который давно хотел познакомить нас с легендарным Тевтобургским лесом, пригласил генерала и меня к себе домой, как он выразился, на прощальный обед. «Это будет моя последняя поездка с вами, — предупредил он не без сожаления. — Завтра я уеду по делам в Гамбург, а вами снова займется Гельмут».