Александр Васильев - Мемориал

Со двора прибегают дети — две девочки, тринадцати и восьми лет. Мать тут же зовет их к себе, вполголоса назидательно что-то говорит, и девочки начинают накрывать на стол: стелют скатерть, достают из буфета и расставляют приборы. Я сижу с краю и вижу, что творится за переборкой. Меня удивляет хозяйственная сноровка детей. Но еще больше удивляюсь легкости, с какой они перешли от веселой игры на дворе к серьезному делу.

Стол накрыт, хозяйка снова выходит из кухни и наносит несколько завершающих штрихов в его убранстве, затем сдержанно благодарит дочек и отсылает их снова во двор.

Нас просят занять места. Еще минута, и на столе появляются яства. Только теперь мы чувствуем, что изрядно проголодались.

Сегодня особое застолье, нечто вроде бивака в пути. Комната заполнена мягким предзакатным солнцем. В этой дружной семье мы отдыхаем душой, говоря о наших женах, о детях. Серьезных проблем стараемся не касаться, зная, что еще совсем недавно по Вестфалии прокатилась очередная волна антикоммунизма, которая еще жива в памяти у всех. Но разговор об этом не для застолья. Генерал расхваливает блюдо из шампиньонов. Хозяйка смущенно отмахивается. «Что здесь такого? Если бы у меня были ваши русские грибы, — она имеет в виду наши боровики, — я, право, могла бы приготовить блюдо повкуснее. Но русские грибы не для нас, простых людей, это пища богачей!»

Мы дружно обещаем при следующей встрече, что называется, засыпать хозяйку нашими грибами. «Да, под Москвой, в Переделкине, где я живу летом, ими все поляны усеяны! Иной год их даже собирать не успевают!» Женщина от удивления закрывает глаза и молитвенно складывает ладошки.

Ее муж с благодушной иронией замечает, что если иметь все, что душа захочет, то можно обойтись и без повара. Заслуга заключается в другом: мало иметь, но много уметь! «Обнаружив когда-то эти способности в одной хорошей девушке, — говорит, подмигивая, Вернер, — я решил на ней жениться».

— Сейчас у вас есть возможность окончательно убедиться в правильности моего выбора!

Жена, с улыбкой погрозив ему пальцем, бежит на кухню и появляется оттуда с большим блюдом, на котором высится некое сооружение, напоминающее пирамиду.

Вернер, вооружившись каким-то замысловатым ножом, объявляет, что эта пирамида — изобретение хозяйки дома и состоит из тридцати элементов.

— Из тридцати пяти! — подсказывает жена.

— Тем лучше! Предлагается в процессе еды определить хотя бы половину из них. Награда — еще одна порция!

Вернер разрезает пирамиду с вершины и до основания на несколько длинных кусков и кладет по куску каждому из нас. «Ну и ну, — думаю я, — а мне казалось, что немцы мало едят». Где уж тут одолеть еще порцию, дай бог справиться хотя бы с этой!

Не претендуя на приз, просто из любопытства, пытаюсь разобраться в содержании «фирменной» пирамиды. В ее основании — поджаренные хлебцы, затем слой мясного фарша со специями. Затем слой бобов, еще какое-то мясо, вероятно куриное, затем тушеная морковь с черносливом, рисовый пудинг с изюмом, клубничный мусс с вареньем и — в завершение — дольки ананаса.

Насчитав в итоге около двадцати «элементов», не могу удержаться от того, чтобы не перечислить их вслух. Хозяйка тронута моим вниманием к ее произведению и делает знак мужу, что я заслужил обещанную награду. Вернер тянется за новым куском, но, видя на моем лице испуг, останавливается в нерешительности.

— Прошу пощады! — почти кричу хозяину.

— И я — тоже! — Генерал умоляюще поднимает руки.

Вернер смеется.

— Ага, теперь мы знаем, чем вас взять! Скажу всем: это самое сверхмощное оружие!

Алексей Кириллович показывает на остатки «пирамиды».

— Только жаль, что не все его секреты раскрыты. Впрочем, здесь, пожалуй, можно сделать исключение.

Он целует хозяйке руку и благодарит за вкусный обед.

— Простите, Вернер, но вы обещали нам еще что-то показать. Да и хозяйке надо отдохнуть от гостей.

— Один момент! — Жена Вернера берет с полки книжного шкафа фотоаппарат. — Мы, немцы, говорим: кто видит — тот помнит. Пусть у всех нас останется память об этом вечере.

Снова автобан. И снова сыплется словно сквозь сито просеянный слабо шуршащий звук. Скорость по-прежнему двести.

Но пейзажи уже вечерние, сумеречные. На траве лежит красноватый отблеск заката; большие, аккуратно сложенные скирды соломы, одиноко стоящие в опустевших полях, чем-то похожи издалека на языческие мавзолеи. Мавзолеи, в которых спит ушедшее лето, с медовым запахом трав, гудением пчел, веселым плеском ручья…

Генерал после недавнего смеха и шуток тоже впал в задумчивость. Возможно, он думает о том же, что и я: как быстро летит время и как мало у нас было мирных дней и вечеров. Ведь, в сущности, только сейчас, на склоне лет, мы постигаем истинный смысл жизни. Но, к сожалению, арсенал ее радостей для нас с каждым годом уменьшается.

— Послушайте, — говорит генерал, будто опомнившись, — мы, кажется, движемся в обратном направлении?

За окном снова мелькает дощечка с указателем «Детмольд».

— Ну конечно! Куда нас везут?

Вернер загадочно улыбается.

— Догадываюсь! — Генерал комично поднимает бровь. — Нас пригласил на ужин архиепископ? Или, может быть, даже сам князь?

— Берите выше! Мы едем в гости к великому Арминию, или Герману Херуску, предводителю древнего войска германцев, разгромившего почти две тысячи лет назад под Детмольдом, в Тевтобургском лесу, легионы римлян.

Город давно остался позади. Сворачиваем вправо на узкую полутемную дорогу. По обе стороны дороги рассыпаны домики какой-то деревушки. На щите с указателем написано: «Германденкмаль» — «Памятник Герману» и нарисована голова древнего воина в пернатом шлеме.

Арминий… Герман… Битва херусков с римлянами. Только сейчас, когда наша машина, сбавив скорость, взбирается на вершину лесистого холма, я вспоминаю, что уже слышал где-то и про битву в Тевтобургском лесу, и про памятник, чуть ли не самый высокий в Германии, а может быть, в Европе. Уж не был ли я здесь когда-то?

«Приехали!» — говорит Вернер. Последний поворот, и мы подъехали к стоянке. Несмотря на позднее время, здесь стоит десятка два машин и мотоциклов. Вероятно, это иностранцы приехали на экскурсию. Спрашиваю у Вернера. Тот делает какой-то неопределенный знак: пойдемте, мол, там посмотрим.

Что-то в его голосе настораживает меня — какая-то нотка. Неясное чувство, подобно тревожному облачку, возникает в душе. «Стоило ли нам тащиться сюда на ночь глядя?» Но логика подсказывает другое: если мы уж оказались здесь, то стыдно было бы не посетить сей холм с его достопримечательностью.

На вершину поднимаемся пешком. Попыхивая сигареткой, Вернер, снова взявший на себя роль гида, поясняет, что вряд ли история знает еще какой-либо монумент, кроме, может быть, самых древних, который строился бы так долго: больше тридцати лет. И это уже в прошлом веке, при наличии необходимых технических средств. Скульптор придирчиво искал идеальное воплощение замысла, вносил поправки, словом, хотел создать шедевр, способный затмить все, что было создано ваятелями до него. Он посвятил этому памятнику почти всю свою жизнь, жил здесь же, у строительной площадки, вдали от больших городов, от своих близких, жил как отшельник в маленьком домике без удобств, работая и питаясь вместе с мастеровыми. Его фанатизм стал притчей, которой профессора доныне пичкают своих студентов, внушая им преданность «святому» искусству. А результат? Что ж, результатом герр скульптор тоже по-своему мог бы гордиться: при Гитлере памятник был объявлен символом истинно германского духа, сюда приводили отряды нацистских молодчиков для клятвы в верности рейху. «Образовалась своего рода цепная реакция, — мрачно иронизирует коммунист. — Сначала человек сотворил куклу, затем эта кукла стала помогать «творить» человека, вернее, античеловека. И это — в двадцатом веке, после Гёте, Шиллера, Гейне… Бедная Германия!»