Владимир Пятницкий - «Лев Толстой очень любил детей...»

Действительно, этот новый Хармс — более «домашний», освоенный, не такой пугающий и поэтому, пожалуй, столь нелюбимый хранителями и расшифровщиками подлинных рукописей поэта.

Литературные анекдоты, придуманные Пятницким и Доброхотовой-Майковой, стали моделью для особого жанра небольших абсурдистских рассказов, в народе получивших прозвание «хармсинки» (или «хармсики»). Их сочинение в определенных кругах становилось повальной модой — например, в 1980-е возникло несколько текстов о рок-музыкантах [57] См.: Цвигун Т. В., Черняков А. Н. «Хармс-рок»: конструирование культурной мифологии? // Русская рок-поэзия: Текст и контекст. Уральский государственный педагогический университет (Екатеринбург). 2011, № 11. С. 255–263. , в 2010-е годы их сочиняют про русскоязычных фантастов и их фестивали, и т. д. Подобно оригиналу, они характеризуются ограниченным набором «масок» и действий, а также пытаются использовать те же приемы юмора.

В данном разделе приведено три блока подобных текстов.

Героями первого, что удивительно, стали писатели Серебряного века и раннего советского времени [58] Подробнее см. стр. 154. . Мы приводим этот цикл, поскольку он был напечатан в эпохальном сборнике Д. И. Хармса под редакцией Кобринского «Горло бредит бритвою» [59] «Горло бредит бритвою», с. 232–236. вместе с «Веселыми ребятами» без какого-либо визуального разграничения, как будто их авторство тоже принадлежит Пятницкому и Доброхотовой-Майковой, чьи фамилии Кобринский указал. В ответ на наш запрос он уточнил, что знал о том, что это два разных корпуса текстов, но опубликовал их все равно слитно [60] Если следовать нумерации анекдотов сборника «Горло бредит бритвою», номера 1–35, 37–47, 49–54 принадлежат «Веселым ребятам» (отсутствуют № № 4, 12, 53). Их порядок в издании таков: № № 29, 15, 18, 22, 24, 51, 47, 21, 46, 14, 7, 23, 35, 5, 1, 43, 45, 52, 32, 16, 13, 48, 49, 6, 34, 10, 38, 11, 8, 36, 37, 26, 41, 2, 39, 3, 9, 33, 30, 42, 17, 19, 28, 27, 25, 40, 54, 44, 44, 20, 50, 31. Что любопытно, примерно тот же порядок сохраняется в компьютерном файле HARMS.txt середины 1990-х годов, предоставленном А. Соркиным, хотя в его тексте уже имеются значительные искажения (и отсутствуют анекдоты № № 4, 11, 12, 16, 27, 53, 55). Сохранение очередности свидетельствует об общем источнике, в котором листки были изначально перепутаны, возможно, еще на стадии фотокопий. Например, в пиратском «Сборнике маразмов» (М.: МиК, 1993 г.) их порядок иной: № № 3, 11, 16, 22, 36 и т. д., что значит — его составитель пользовался копией из другого источника. . Сборник этот 1991 года вышел тиражом в 100 тыс. экз., и юное поколение той эпохи познакомилось с анекдотами во многом именно благодаря ему. В их памяти подлинные «Веселые ребята» и этот аппендикс от Анонима (которого мы обозначим как «Аноним Первый») слились воедино.

Второй блок подражаний, наоборот, полностью канул в Лету. Но они уникальны другим: судя по всему, первым печатным изданием «Веселых ребят» является публикация в 1979 году десяти самых удачных анекдотов в эмигрантском журнале «Ковчег» в Париже. Пятницкий и Доброхотова-Майкова там были обозначены как «Аноним (Москва)», а после их анекдотов было напечатано 5 явных подражаний, озаглавленных в журнале «Аноним Второй» [61] Аноним Второй. Маленькие истории // Ковчег, 1979, № 4 (Париж). С. 97. . Они высмеивают Ленина и, в отличие от «Веселых ребят», для советского человека могли стать опасными.

Третий блок иллюстрирует бытование анекдотов в эпоху интернета.

(36)

Государь всегда жаловал стихотворца Александра Пушкина, однако не упускал случая слегка пожурить его. «Вы, Александр Сергеевич, — говаривал он с хитринкой, — вслед за французами все о ножках пишете? Пора бы уже в ваши лета и о России подумать».

(48)

Над Державиным, Гаврилой Романычем, много смеялись за его косоглазие. Когда он в очередной раз слышал об этом за своей спиной, он приходил в ярость, топал лакированными туфлями и зло говорил: «Ну и что? Вон Веневитинов — тот вообще в постель мочится».

(55)

Ломоносову трудно давался русский язык, Херасков вечно путался в грамматике, Фет писал стихи с помощью франко-русского словаря, а Добролюбов просто двух слов связать не мог: подзывая полового в трактире г. Савватеева и К°, он только кричал: «Эй, эй!…» Все они получали деньги как писатели.

(56)

Сумароков страдал от недостатка остроумия, но чтобы не отставать от придворных остряков, сочинял пару анекдотов в год и рассказывал их в обществе, подставляя новые имена, дабы однообразием не наскучить дамам. Это дошло до Потемкина, который вызвал Сумарокова и спросил: «Ты что, братец, и оды так сочиняешь?» Сумароков не нашелся что ответить, но анекдотов от него больше не слышали.

(57)

Однажды Плетнев и Языков, задремав в дилижансе, выпали из него прямо в грязь — Плетнев слева, а Языков справа, — так что старорежимные городовые не знали, кого из них поднимать вперед.

(58)

Белинский любил Достоевского как родной отец, а Достоевский по-родственному относился к Некрасову и намекал на свою любовь к Панаевой, и все вместе они любили русскую литературу.

(59)

Чернышевский никак не мог достать себе модную оправу и специально ездил в Англию спросить Герцена: не подскажет ли тот подходящий фасон.

(60)

Герцен был откровенен до бестактности. Как-то встретив в Бессарабии Писарева, он наговорил ему много плохого о Белинском. Писарев был так удивлен, что чуть было не раскаялся в своих прогрессивных взглядах.

(61)

В демократическом лагере больше всех уважали Герцена — за осанку, за хорошее знание иностранных языков и большие связи.

(62)

Буташевич-Петрашевский ни от кого не скрывал своего желания свергнуть самодержавие, — об этом знали его племянница с мужем и их дети, его старая экономка и ее двоюродная сестра и еще несколько родственников, живших в деревне.

(63)

Апухтин слишком азартно играл в карты и, следуя советам Некрасова, частенько крапил их. Его нещадно били, мазали дегтем и катали в перьях, таскали по улице за ноги, сдавали в полицию и ссылали. Если бы не стихи, ему бы ни за что не выкрутиться.

(64)

Фет много слышал о хорошей жизни за границей и просился ежегодно туда у царя. Царь комкал его прошения и бросал их под ноги со словами: «Ох уж эти мне стихотворцы! Все норовят разъехаться! Вот приедет Тютчев, приедет Майков, — выпущу Фета».