Виктор Вилисов - Нас всех тошнит [Как театр стал современным, а мы этого не заметили] [litres]

Кажется, можно примерно представить, что вам нравится в театре, но что вас в театре пугает? Что для вас скучно, когда вам хочется уйти или не участвовать? Что вам кажется вредным в современном театре?

Я не вижу, чтобы театр был вредным или опасно утомительным. Но мне становится скучно, когда театр только описывает самого себя, когда он оставляет аудиторию за четвёртой стеной в любом смысле этой формулировки или когда артисты используют театр, только чтобы показать своё мастерство, умения, – только чтобы ими любовались.

Посмотрев ваши работы, или точнее, поучаствовав в них, легко понять, что вас больше всего интересует в театре. Но как бы вы сами сформулировали это словами?

Я, как часть аудитории, хотел бы быть соблазнённым на то, чтобы выйти за границы моих обычных привычек наблюдения, моего повседневного кругозора; я хочу, чтобы театр был вызывающим и ставил для меня, как зрителя или участника, сложные задачи; и, конечно, я люблю делать открытия, люблю непредвиденный опыт.

Как вы видите политический и гражданский потенциал проектов Rimini Protokoll? Я должен сказать, что для участников из России – и для меня в том числе – Remote X (спектакль-променад, в котором группа из 50 человек перемещается по городу, следуя инструкциям компьютерного голоса в наушниках. – Прим. «Ленты») был абсолютно освобождающим опытом: большинство россиян вообще не видят городское пространство как что-то, принадлежащее им, – скорее как пустую или враждебную зону, которую надо пересечь по пути на работу, в театр или домой.

Я думаю, что другим лучше судить, чем мне, но я, конечно, счастлив, если мои проекты действительно имеют такой высвобождающий эффект. Я помню, что было довольно много опасений вокруг нашей игровой сцены митинга в Remote Moscow, буквально в нескольких сотнях метров от Красной площади. Но в итоге мы никогда не имели с этим никаких проблем, и это в каком-то смысле дало мне и другим надежду, что в России возможно несколько больше свободы выражения, чем это часто кажется. Несмотря на все эти многочисленные чудовищные истории вокруг арестованных театральных режиссёров и убийств журналистов.

Вы работаете с темой искусственного интеллекта – как бы закидывая удочку в ближайшее будущее, но в Remote X компьютерный гид говорит как бы от лица двух персон с очевидно мужским и женским голосами. Теоретики постгендеризма же уверены, что будущее связано с освобождением человека от гендера, а там рядом и освобождение его от тела. Интересуют ли вас эти идеи и движения? Находят ли они место в ваших проектах?

Ну, сейчас я собираюсь построить антропоморфного робота. С одной стороны, он будет копией немецкого писателя Томаса Мелла – то есть будет мужчиной; с другой стороны, он, очевидно, робот, поэтому не сможет обладать гендером.

А вам не кажется, что мы довольно близко подходим к постчеловеческой эре? Как вы её представляете?

Если честно, я не вижу, чтобы люди исчезали куда-то. Человек обладает довольно сильным креативным потенциалом и способностями, а искусственный интеллект все ещё хромая утка, когда дело доходит до самосознания. Если что-то и переживёт человека, то это будут насекомые и медузы. Они не настолько нарциссичны и эгоцентричны, как люди.

Вы говорили, что любите работать с эфемерной, невидимой архитектурой и исчезающими структурами, но пространство для ваших наиболее громких проектов – Remote X, Cargo X, Nachlass – это городской ландшафт или специально выстроенные комнаты в музейных пространствах. Не кажется ли вам, что наиболее эфемерная архитектура находится в пространстве виртуальной реальности? Работаете ли вы с VR или, может быть, у вас на неё какие-то планы?

Виртуальная реальность это скучно. Посмотрите, что произошло с проектом 2nd World (имеется в виду виртуальный онлайн-мир Second Life. – Прим. «Ленты») – он абсолютно исчез из пространства обсуждения. Лично я вижу значительно больший потенциал – и для театра в том числе – в дополненной реальности.

Вы думаете о своём театре, как о глобальном? Могут ли ваши проекты восприниматься в разных странах с более-менее одинаковой степенью успеха?

Театр всегда локальный. Он всегда работает очень индивидуально. Но идеи могут путешествовать и перемещаться, концепты могут заимствоваться и переизобретаться на месте, в зависимости от специфики этого конкретного места. Театр даже может собирать людей вместе, организовывать их в сообщества, в то время как Интернет и телевидение обычно делают противоположное, они часто заставляют вас чувствовать себя отчужденным и даже экзотичным по отношению к людям и событиям, которые не находятся внутри вашего информационного пузыря, которые обладают другим культурным бэкграундом.

Можете ли вы сказать что-то об общем состоянии европейского и мирового современного театра?

Нет, не могу.

А как вам видится состояние современной театральной критики? Это вообще входит в сферу ваших интересов?

Я вижу, что театральная критика немного улучшается и преобразуется от банальных – «отлично/ужасно» – описаний постановок. Это вообще хорошо и важно – обмениваться опытом и рефлексией, которые появляются после спектаклей, важно вписывать это в контекст, как обычно делают критики современного визуального искусства. Однако до сих пор журналы и онлайн-медиа ограничиваются тем, что делают рейтинги от одной до пяти звёзд.

В чём вы видите гипотетическую экстремальную точку освобождения, эмансипации зрителя-участника и помещения его в центр спектакля? Аудитория проектов Rimini Protokoll гораздо свободнее, чем любая другая, но вы всё равно предлагаете некоторые обстоятельства процесса и условия игры, в которых зрители существуют.

Для меня театр это вообще не про достижение наиболее экстремальной границы определённой формы. Это концепт из семидесятых. Форма без содержания – пуста. Но мне нравится, когда изобретаются опыты и форматы, внутри которых ты можешь разделить с другими релевантную перспективу на другие миры и другие культурные цивилизации.

Реабилитационный госпиталь Инкендаал находится в бельгийском городе Влезенбек примерно в 14 километрах от Брюсселя. В неврологическом отделении этой больницы 27 июня 2014 года лежала пациентка по имени Элс. Она родилась в городе Вилвурд 15 июля 1986 года, на момент происходящих событий ей было 27 лет, и Элс – не её настоящее имя. В 1995 году её родители развелись, через пять лет от нового партнёра её мать родила дочь Сару. В 2006-м Элс съехалась со своим партнёром, у которого скончался дедушка, а в декабре 2007 года она родила сына Адриано. Отец ребёнка Даниэль работает с непостоянным графиком, и семья видит его нечасто. Пять лет спустя Элс снова беременна. Алессио рождается на два месяца раньше срока и следующие четыре недели проводит в инкубаторе в перинатальном центре.