Александр Стесин - Африканская книга

Утром — зябкая и зыбкая свежесть, роса с намеком на изморозь. Люди, укутанные в накидки. Девять по Цельсию. Неподвижная река, на ней челн или плот, перевозчик орудует шестом. Разлапистые банановые заросли. Узелки соцветий на сетке плюща, карабкающегося к верхушке смоковницы. Восход над водой, мельтешение мошек в прожекторном луче бледного утреннего света. Кувшинки колоказии. Плотные деревья джунглей, похожие издали на пучки брокколи. Стволов не видно, как будто кроны растут прямо из тумана. Лес, в котором, согласно нашему проводнику, водятся лешие «калануру» с копной волос на макушке. Если увидишь такого лешего прежде, чем он заметит тебя, он исполнит любое желание. Несколько групп вазахов с биноклями на изготовку, у каждой группы — свой гид. Эти гиды, работники заповедника, кучкуются в стороне, дышат в ладони. Белые люди, туристы-натуралисты, приехали, чтобы услышать звук. Одни сравнивают его с пением китов, другие — с шариком, из которого медленно выпускают воздух. Мне вспомнился звук шофара, возвещающий о наступлении еврейского Нового года, об окончании поста Судного дня и записи в Книгу жизни. Протяжный, гипнотизирующий клич, идущий откуда-то из самых глубин мистицизма. Этот «шофар» — поющий лемур индри, или «бабакуту», обитающий в заповеднике Андасибе-Мантадия и больше нигде на Земле. У каждого гида есть манок. Идя по лесу, они присвистывают, завывают, причмокивают — неужели лемуры издают все эти звуки? Довольно скоро из верхнего яруса приходит ответ, и мы видим целую семью индри, а затем и других обитателей этого леса: бурых лемуров, золотоголовых сифак, золотистых бамбуковых гапалемуров (тех самых, которых в свое время открыла наша Линни Уайт). Позже, в другой части острова, где растут кактусы и странные растения, похожие на водоросли, мы познакомимся еще с кольцехвостыми маки, а на обратном пути — с черно-белыми вари. Подписываясь на этот «weekend getaway» из Таны, я надеялся увидеть одну, если повезет, двух особей. А тут просто какие-то толпы лемуров. Стоишь и смотришь, как они общаются, едят, вычесывают и выкусывают друг у друга блох, прыгают по ветвям, спускаются совсем близко к тебе и твоим ошалевшим спутникам. Сифáки свистят, мычат и грозно урчат, предупреждая друг друга об опасности (опасность представляем не мы, а фосса [273] Хищное животное из семейства виверр, плацентарных млекопитающих Мадагаскара. , мунго [274] Полосатый мангуст. или кто-то еще из мадагаскарских хищников). Индри поют, бурые лемуры хрюкают. Но интересней всего слушать, как наши проводники имитируют все эти звуки.

Этот лес не грозный, не хищный; щадящие джунгли. Безопасные или кажущиеся безопасными. Застывший водопад зелени, канаты лиан и змей, выдающих себя за лианы. Хамелеон, ползущий по ветке, как в замедленной съемке, уплощенный до двухмерности, похожий на шарнирных кукол из индонезийского театра теней. Вслушиваться в шелест, щебет и журчание этой тишины, пока за спиной Марвин бубнит что-то про уникальность биома. Пока он щелкает фотоаппаратом, тщась втиснуть в кадр это, как он выражается, «ошеломительное биоразнообразие». Почему, попадая в новую географическую точку, большинство людей, включая меня самого, начинает судорожно фотографировать? Чтобы избавиться от ответственности перед мимолетностью опыта? Из недоверия к собственной памяти? Акт запечатления позволяет переживать настоящее как прошлое, а прошлое помещается как бы в несгораемый ящик. Главное — не заглядывать потом в этот ящик, не искать в нем подсказки, когда будешь пытаться облечь увиденное в слова. Полагаться на свою дырявую память, выуживать из нее палисандры, пихты, пальмы, гигантский цветок пандана, распушенный наподобие павлиньего хвоста. Дерево вакуна, тоже из семейства панданусов, похожее на кактус, но не кактус. Дерево-путешественник. Муравейник, как птичье гнездо, высоко на дереве. Заросли дикого имбиря. Увесистые грозди бананов. Папоротники в человеческий рост. Пальмы-рафии, похожие на чертово колесо; здесь их называют «ранавала». «Ала» по-малагасийски означает лес.

Перекатывать на языке новые имена для мироздания: «ала» — лес, «хазу» — дерево, «тани» — земля, «рану» — вода, «ланитч» — небо, «рауна» — облако, «ривутч» — ветер. Перебирать цвета: маву (желтый), майцу (зеленый), мена (красный), манга (синий), мавукели (розовый), майнти (черный). Кто выдумал эти слова, группируя их для удобства по алфавитному принципу? Почти все цвета начинаются на букву «м»; весь домашний скот — на «у». Бык — «умбь», овца — «ундж», коза — «усь». Заморские гости, сошедшие с Ноева ковчега, точно с корабля на Эллис-Айленде, и получившие похожие имена при регистрации. До них здесь уже были свои жители — лемуры, виверры, темно-красные (по-малагасийски: «антитч-мена», то есть «старо-красные») лягушки, шипящие тараканы, гигантские прыгающие крысы, карликовые хамелеоны, листообразные гекконы. Аборигены Восьмого континента.

Из ущелья между нависшими скалами бежит ручей, впадающий в карстовый колодец, из которого жители деревни черпают воду. Вода в колодце голубоватая, а ближе к центру, там, где дно становится глубже, она выглядит иссиня-черной. Если заглянуть в этот колодец на излете дня, кажется, что из глубины на тебя смотрит огромный глаз.

Пока мы плутаем в поисках лемуров, гид разглагольствует про любезное сердцу Марвина биоразнообразие. Повторяет заезженную фразу: здесь все растения лекарственные, лес лечит лучше любого доктора (это, понятно, уже ко мне). Ну да, Африка всегда от чего-нибудь лечит, это правда. Потому и возвращаюсь раз за разом в эту часть света, следуя плакатному девизу «Guérissez et soyez guéri». Лечить и самому лечиться. Восемь лет назад Гана странным образом помогла мне разобраться с памятью эмигрантского детства, уладить отношения со своим раздвоенным «я». А сейчас ночные переводы и эта проза помогают мне кроме прочего свыкнуться с тем, что стихи, которыми я жил столько лет, закончились, то ли на данный момент, то ли навсегда, и в этом нет никакой трагедии. Есть другие вещи, другие слова; есть, в конце концов, и другие занятия. Не тужи, что из юноши бледного со взором горящим ты превратился в доктора Айболита. Бывают метаморфозы и похуже. Что же касается собственно поэзии, смотри, дурень, в оба, авось увидишь себя в освещенном молчании леса. Слушай шелест и щебет лесной тишины. Вот голубая мадагаскарская кукушка, на местном наречии «куа манга». Слово «куа» имеет и другое значение, это — присоединительная частица «тоже». «Куа, куа, куа-ау» [275] Aу (aho) — я. , — кукует мадагаскарская кукушка. «Я тоже, тоже, тоже». Лучше, чем черный ворон с его приснопамятным «невермором». Кстати, птица по-малагасийски — «вуран» (пишется «vorona»).