Александр Стесин - Африканская книга

Я вернулся в Найроби скорее, чем ожидал, — всего через десять месяцев.

Поводом для новой поездки послужило приглашение выступить на конференции «КЕШО». Для русского уха Кешо звучит как уменьшительное от Иннокентия (а окончание «о» — видимо, звательный падеж). Но нет, КЕШО — Кенийское сообщество гематологов-онкологов (Kenyan Society for Hematologists and Oncologists). И если у русского человека могут возникнуть умильные ассоциации с попугаем Кешей, то кенийцу здесь слышится надежда на светлое будущее: на суахили «кешо» означает «завтра». Организатором конференции выступила Кэтрин Кимани — она меня и пригласила. Шилпен препоручил мне новую команду: дозиметрист Алиша из Техаса, техник-радиотерапевт Рути из Нью-Йоркского университета. Прашант от повторной поездки отказался. Зато на сей раз я наконец «взял с собой невесту Аллу» (уже шесть лет как жену) и «пробковый свой чистил шлем».

Летели прямым рейсом Нью-Йорк — Найроби, шестнадцать часов в эконом-классе, приземлились в девять утра по местному времени. К половине одиннадцатого Алла уже отсыпалась в гостинице, а я в мятой рубашке и плохо повязанном галстуке, с мутной головой и песком в заглазье, сидел перед компьютером в знакомом закутке рядом с бункером для ускорителя и втолковывал кенийским дозиметристам азы радиологической анатомии. По правую руку — Винсент, по левую — Чарльз, за спиной — Мучеузи… Как будто и не уезжал.

«Ну, вот ты и вернулся, кака янгу [324] Мой брат. , — приговаривал Мучеузи, душа меня в братских объятиях. — Карибу ньюмбани [325] Добро пожаловать домой. , мы тебя заждались». «С того момента, как ты уехал, у нас, по правде сказать, ничего не изменилось, — сообщил Боб, — все как было». Эту манеру Боба выражаться так, чтобы смысл сказанного оставался открытым для интерпретации, я запомнил еще с прошлого раза. Вот и в этой фразе, произнесенной веселым-неопределенным тоном, при желании можно было расслышать все, что угодно: жалобу, вызов, насмешку, упрек, резиньяцию. Как бы то ни было, мне хватило получаса, чтобы убедиться, что он был абсолютно прав. Наука, которую мы с Прашантом столь рьяно втолковывали в течение двух недель и которую они столь же рьяно конспектировали, не пошла на пользу. Те же ошибки, тот же неправильный подход. Как будто после нашего отбытия из всех конспектов тотчас сделали бумажные самолетики.

Впрочем, кое-что все-таки изменилось: три месяца назад у них появился новый врач. Молодой человек в очках а-ля Мугабе, он представлялся как «доктор Роджер», а меня называл «доктор Александр». «Можешь звать меня просто Алексом, — предложил я, — а я буду звать тебя просто Роджером, ладно?» Но он продолжал гнуть свою линию: нет-нет, он именно доктор Роджер, а я — доктор Александр. Так правильно. Первые несколько часов он ходил за мной по пятам, повторяя одно и то же: если ему удастся усвоить хоть малую часть тех драгоценных знаний, которыми я сочту возможным поделиться с ним за время своего визита, он будет считать, что жизнь его прожита не зря. Я ответил дежурной любезностью: рад знакомству, а особенно рад тому, что нашего полку прибыло, у Кэтрин Кимани появился наконец напарник, еще один радиационный онколог, так что техникам-дозиметристам не придется больше наспех учить анатомию, чтобы с грехом пополам делать работу врача. Я сказал это без всякой задней мысли, но вышло, по-видимому, не совсем то, что имелось в виду. По лицу Роджера пробежала тень, и он быстро заверил меня, что теперь здесь все по-другому, планированием занимается он сам.

Потом был обеденный перерыв. «Ты еще не забыл нашу славную традицию? — спросил Винсент. — К часу дня все должны быть в столовой. Наша повариха Мвикали опозданий не терпит. Она к твоему приезду расстаралась. Вот увидишь, каких яств наготовила!» На обед было все то же самое, что и в прошлый раз: тушеная капуста, угали, жаркое из курицы. Дебелая Мвикали вышла мне навстречу с улыбкой до ушей, и мне в очередной раз пришлось сглотнуть комок. «Уача!» — поприветствовал я ее, пуская в ход единственное известное мне слово на языке камба. Она что-то затараторила в ответ. Другая повариха, тоже камба, перевела слова Мвикали на суахили: «Анасема атакупика ква уджи ва уимби кешо асубухи. Анапасуа куджа мапема» [326] Она говорит, что завтра утром приготовит для тебя кашу из сорго. Приходи пораньше. .

После обеда мы сели разбирать планы облучения. Первый случай — рак пищевода, неоадъювантная химиорадиация. Гистограмма выглядела неплохо, но что-то явно было не так. Я посмотрел на аксиальный срез: ну да, так и есть… Тот, кто разрабатывал план, перепутал пищевод с аортой.

— Неужели эти контуры рисовал доктор Роджер? — выпалил я. И тут же сообразил, что совершил ошибку. — То есть я хочу сказать… здесь не совсем точно… — Но было уже поздно. Роджер высунулся из соседней комнаты. У него дрожала нижняя губа.

— Нет, — сказал он потухшим голосом, — эти контуры рисовал не я. У нас очень много пациентов, не за всем получается уследить.

На следующее утро он не пришел в планировочную — просил передать, что очень занят в клинике. И больше за все время пребывания в Кениате я его не видел.

Снова Найроби: знакомые небоскребы в центре, пестро разукрашенные матату. Сейчас ноябрь — время, когда по всему городу цветут джакаранды, делониксы и бугенвиллеи. Лужайки обсажены по краям розами, гардениями и гибискусом, вдоль проспектов тянутся живые изгороди из кедров, из китайских яблонь. На кучах мусора стоят в дозоре аисты марабу. Слышится уже знакомая смесь английского с суахили, неотвязная скороговорка столичной фени: «Niaje mzae? Unadai ngwai? You pack in Westy? Nipe some cheddar, brother, nipe maweng. Don’t be a wenger. This brother amesota haezi buy ata dishi…» [327] Как дела, старый? Ганджу хочешь? У тебя хата в Вестлендс? Дай бабок, брат, дай пошуршать лавэ. Не жмоться. Видишь, брату даже похавать не на что…

Та же гостиница в Килимани, тот же Java House. Как будто и не уезжал. Только пробки, кажется, стали еще хуже. Сегодня пробки хуже обычного в связи с забастовкой водителей общественного транспорта. Матату стоят в таксопарках, горожанам приходится выводить из гаражей свои автомобили — только затем, чтобы их обгоняли пешеходы. Весь город стоит, никуда невозможно попасть. Но водитель Мвити уверяет нас, что все должно вот-вот рассосаться. Этого шофера нам выделила больница. В его обязанности входит доставлять нас из гостиницы в Кениату и обратно. Кроме того, мы пользуемся его услугами по вечерам — за отдельную плату. Какой должна быть эта плата, Мвити никогда не уточняет. «Сколько дадите». И мы, понятное дело, даем гораздо больше, чем предписано прейскурантом. На нем всегда один и тот же мятый костюм, засаленная белая рубаха. По-английски он объясняется еще хуже, чем я на суахили (если такое возможно). Но он твердо знает, чего он хочет, и даже знает, чего хотим мы: поужинать в ресторане «Амаика», который славится приготовлением традиционных кенийских блюд. Мвити уже в курсе, что меня интересуют африканские кулинарные традиции (это Биньяванга Вайнайна, у которого в коллекции около тринадцати тысяч африканских рецептов, в свое время побудил меня собирать рецепты по всей Африке — так же как герой «Кавказской пленницы» собирал грузинские тосты и обычаи). Мвити гарантирует, что в «Амаике» нам понравится. От Килимани до Вестлендс — всего несколько километров, но Гугл подсказывает, что при нынешних заторах дорога займет у нас никак не меньше двух с половиной часов. Ерунда, уверяет нас Мвити, хакуна матата [328] Никаких проблем. . Сейчас рассосется. Чтобы окончательно успокоить нас, он произносит невразумительную речь на своем ломаном языке. Из этой речи я улавливаю только непроизвольное нагромождение рифм: трафи́ки — Афри́ки — рафи́ки [329] Рафики — друг. Ударение в языке суахили почти всегда падает на предпоследний слог. … Звучит убедительно. Но проходит полчаса, час, а мы все еще не сдвинулись с места.