Александр Стесин - Африканская книга

В последний вечер нас угостили главным кенийским деликатесом «ньяма чома» (козлятина на гриле, к приготовлению которой кенийцы относятся столь же щепетильно, как японцы — к приготовлению суши). Закатили целый банкет. Организовала и оплатила эту роскошь доктор Кэтрин Кимани. Три недели назад, после того как главврач Нжугуна умер во время утреннего обхода, ее назначили на его место. Таким образом, она примкнула к тем, чьи портреты украшают стену больничного конференц-зала. Главные онкологи Кении, начиная с отца-основателя из Швеции. Пятеро строгих мужчин — один швед и четыре кенийца (последний из них — покойный Нжугуна). Кэтрин — шестая в этой династии. У нее пышная шапка волос, которую она обсессивно приминает, несколько раз подряд ударяя по своей шевелюре ладонью — странный нервный тик. Крупные черты лица, покатый лоб. Из-за часто лопающихся сосудов кажется, что белки ее глаз всегда налиты кровью; это придает лицу немного зверское выражение. Со мной она держится настороженно, а Прашанта как будто вовсе не замечает. Я, наученный мадагаскарским опытом, тоже не спешу поднимать забрало. Кстати, недруг мой Раду Рандзева, главный онколог Мадагаскара, был здесь не далее как в конце прошлого месяца. Мы разминулись всего на несколько дней. Кэтрин — другого типа, хотя определенное сходство между ней и Раду безусловно есть. Например, она тоже «служит двум господам»: по утрам заведует отделением онкологии в Кениате, а после обеда обустраивает собственную частную клинику с гордым названием «Техасский онкологический центр». Пригласила нас туда. Водила, показывала, трогательно хвастаясь своим детищем. По сравнению с тем частным центром в Антананариву, где работает Раду, этот выглядит довольно убого: все обшарпанно, малобюджетно. Один из двух ускорителей не работает. В стенах трещины, крошится цемент. Если же сравнивать с Кениатой, это — ВИП-класс. Хотя бы потому, что здесь нет толп, вечно ждущих своей очереди. Окна клиники выходят в сад, где пациенты могут отдыхать между сеансами. Этим садом Кэтрин особенно гордится, сама ухаживает за растениями, главврач и садовник в одном лице. Рассказывает, что открыть собственный центр ей помог приятель, живущий в Техасе. Позже, во время ньяма чома, после нескольких виски с колой, она разоткровенничается, и тогда выяснится, что загадочный партнер из Техаса — ее муж.

«Это дело веры и плод любви, понимаешь? Моя клиника. Деньги дал он, но построила-то я. Все придумала, нашла. Все сама, никто мне не помогал, понимаешь? Мать-одиночка. А что, я всегда была матерью-одиночкой, мне не привыкать. Эта клиника — мой ребенок…» Хочется спросить: «А онкологическое отделение в Кениате, стало быть, нелюбимый пасынок?» Но вместо этого я говорю: «Ты молодец, Кэтрин, просто большой молодец». И она заказывает нам еще по стакану виски с колой.

У Кэтрин трое детей. Старшей дочери двадцать лет, она живет в Калифорнии, учится на нейробиолога. Младшей дочери — тринадцать, а сыну — шесть. Все они от разных отцов. Младшая дочь родилась, когда Кэтрин проходила ординатуру в Йоханнесбурге. Когда выяснилось, что ординатор Кимани беременна, ее отослали обратно в Кению. Родные думали, на этом с карьерой врача покончено. Но нет: после родов она вернулась в ЮАР с младенцем, а в няньки взяла свою сестру Грейс. Много лет назад, когда Кэтрин была еще студенткой мединститута, у Грейс нашли раковую опухоль, хориокарциному (вот что побудило Кэтрин выбрать в качестве специальности онкологию). Это Кэтрин выходила тогда больную Грейс, больше ни от кого помощи не было: родители — в деревне, далеко от Найроби, у них кроме Кэтрин и Грейс еще семеро детей. К счастью, все кончилось благополучно, Грейс выздоровела благодаря стараниям Кэтрин. И вот у Грейс тоже появилась возможность помочь сестре — посидеть с ребенком, пока Кэтрин проходит ординатуру. Иными словами, в Йоханнесбург они отправились уже втроем.

Младший сын Кэтрин — от нынешнего мужа. Когда они познакомились семь лет назад, муж обещал ей, что вот-вот вернется в Кению. Но прошло семь лет, а он все еще живет в Техасе, где владеет небольшой сетью аптек. С женой и сыном он видится пару раз в год. Счастливым этот брак, конечно, не назовешь, но как-никак с клиникой он ей помог. Дал денег на покупку земли, а на само строительство Кэтрин взяла заем в банке. Нашла подержанный ускоритель, который должны были отправить на слом. Эту рухлядь ей отдали за бесценок.

По словам Мучеузи, от пациентов в «Техасском центре» нет отбоя: у Кэтрин репутация отзывчивого и внимательного врача. Она дает пациентам свой номер телефона, они могут позвонить ей в любое время. Для Кении, где врачи с пациентами не церемонятся, это большое дело. Собственно, ведь не церемонятся не только в Кении. Знакомая сцена: пациент приходит на прием, доктор наспех записывает что-то в медкарту и, ничего не объясняя, отправляет пациента на анализ, на процедуру, на обследование или вовсе к чертовой матери. В такой обстановке врач, который хотя бы смотрит больному в глаза, — это уже находка. Даже если этот врач, как Кэтрин, пытается успеть все и везде и в результате сильно халтурит, как видно из составленных ею планов лечения. Увы: те планы, которые случайно попались мне на глаза у нее в клинике (несмотря на данные ею распоряжения ничего мне не показывать), оставляли желать лучшего.

Между тем техники-дозиметристы из Кениаты задают очень дельные вопросы, причем не только по дозиметрии. Они в курсе результатов последних клинических исследований, разбираются в классах химиотерапевтических препаратов. Разумеется, никакой дозиметрист в Америке или Европе всего этого не знает. Там — разделение труда. Здесь же им приходится разбираться сразу во всем. А ведь я помню, как сотрудники RAD-AID, которые были здесь в предыдущий раз, подготавливали нас с Прашантом к поездке: «Имейте в виду, что вам придется все объяснять на пальцах, на самом элементарном уровне». Вот оно, неискоренимое высокомерие доброхотов.

В самолёте из Найроби во Франкфурт большинство пассажиров — американцы. В сезон Великой миграции все рейсы набиты охотниками до сафари. А сейчас — в несезон — помимо «сафариков» здесь есть и другие: те, кто приехал заниматься благотворительностью. Какие-то студенческие проекты вроде советских стройотрядов, миссии от евангелических церквей откуда-то с Юга. Все обмениваются впечатлениями: как рыли колодец в какой-то деревушке, как проверяли жителям деревни зрение. Делали полезные вещи. Перечень добрых дел, вроде ассортимента ненужных товаров, которые суют в окно торговцы, бредущие между плотными рядами стоящих в пробке машин. Миссионеры, студенты, «do-gooders». Почему эти доброхоты так меня раздражают? Ведь я в их числе. Может, именно поэтому? Не знаю. Во всяком случае, мне кажется, что я считываю некий подтекст в их неустанной заботе о малых сих, и этот подтекст мне совсем не нравится. Это рекомендация «объяснять на пальцах»; это реакция нашего дозиметриста Терезы, ее праведный гнев: мол, как они могут не делать того-то и того-то. В основном придирки по мелочам. Хотя придраться безусловно есть к чему. Но дело не в этом. Приехав обратно в Америку, она будет рассказывать о том, как все плохо и как нам повезло, что мы живем здесь, а не там. О том, как мы пытались помочь, но что сделаешь за одну неделю? Будет говорить о том, как в Кении жуют сахарный тростник; как сахар в ресторанах подают не в пакетиках, а в общей сахарнице. Едят козлятину и прочую мерзость. Она, разумеется, от всего этого отказывалась, питалась одним хлебом. Но, кстати, был у них в группе один врач, странный парень, выходец из России. Он помешан на Африке, мотается туда уже который раз. Так вот он все это ел, и козлятину, и какую-то там кислую кашу. Она, Тереза, только диву давалась. Но вообще все было замечательно, особенно сафари, она долго будет помнить. Я тоже буду помнить: Мучеузи, Винсента, Боба, Чарльза, Денниса, Нелли, Энн, другую Энн («доктор Энн»), Кэтрин, Фатму Абдалла с ее сказкой про комара и ухо, следопыта Бонайя, одиннадцатилетнюю пациентку с лимфомой Ходжкина, парня с глиобластомой, детей в отделении педиатрической онкологии и тетушек из Кэрен, что приходят с ними заниматься. Буду помнить, как нас провожали, все объятия и слова, прощание с комком в горле, как было когда-то в Гане. Буду помнить и повторять фразу, которую вычитал когда-то у моей приятельницы, эфиопской писательницы Мети Бирабиро: «Спасибо тебе, Африка, что низводишь меня до вселенских слез всякий раз, когда я ступаю на твою землю».