Георгий Куницын - Открытые письма «архитектору перестройки» А.Н. Яковлеву

Именно из этой «логики» и вытекает твой вывод, что будто бы мысль Маркса была направлена «против крестьянского уклада жизни»... Даже прежде всего против него.

Ну что ж, ты должен был предполагать то, что рано или поздно кто-то все равно ведь доберется и до твоих текстов с их «художественными» приметами лжи... Теперь же, поскольку ты сам и был одним из инициаторов «срывания всех и всяческих масок», тем более обязан был понимать, что и эта палка о двух концах: один из них обязательно коснется тебя. А то и оба! Не суди, да не судим будешь...

Не я, так другой. Кто-то должен сделать эту работу.

Обо мне, как выясняется, ты все-таки думал... Не мог не думать. Долго не подозревая тебя в том, о чем здесь сейчас пишу, поначалу я (когда ты стал правой рукой Горбачева) тебе и просто напоминал о себе. Поскольку все это было еще до Великого Обмана, осуществленного твоей псевдодемократической командой, я верил: ты не можешь обойтись без меня. В свое время ты пытался меня сманить даже и в шелепинский шлейф... А тут пошло все в открытую! Ты не мог не видеть: это же дело я начал в одиночку раньше вас...

Все и дело-то ведь в том, что если я ничего тогда об истинных твоих убеждениях не ведал, то ты-то хорошо знал: даже и будучи издавна не согласным с политикой ЦК КПСС, особенно Политбюро, я все равно остаюсь убежденным защитником и проповедником идеи социального (неиндивидуального, конечно!) равенства. Ты же тогда как раз и начал писать «тайную» свою рукопись против именно исходных позиций самого марксизма. Обвиняя его также и в том, что ему и совсем не свойственно.

Вот тогда-то у тебя и состоялся по конкретному поводу любопытный альянс с Е.Лигачевым.

Почему с Лигачевым? Напомню. Поскольку Лигачев оказался раньше тебя рядом с Горбачевым, а меня он тоже, конечно, не мог не знать (мы же с тобой и с ним все трое в одно время были замзавами в отделах ЦК), то я и написал именно ему первому подробное письмо, в котором просил защиты от продолжавшихся преследований меня по партийной линии и по линии КГБ. И главное, напомнил ему о том, что за битого трех не битых дают: мол, готов активно включиться в перестройку — на любом участке, где сочтет это целесообразным новый и столь активный ЦК... Лигачев от какого-либо ответа бесстыдно уклонился. Тогда я передал копию письма этого (через тогдашнего завотделом культуры ЦК Ю.П. Воронова) именно тебе. Но и ты стал тянуть резину. И вот в одном из немногих и кратких наших с тобой тогдашних телефонных разговоров, в 1987 году, ты вдруг обронил вкрадчивую фразу: «Мы обсуждали тут с Юрием Кузьмичом...» (оказывается, Лигачев почему-то любит, чтобы его называли Юрием, а не Егором... И ты ему — заочно — готов был таким фертом потрафить?). Впрочем, продолжаю тот твой текст: «Мы обсуждали тут с Юрием Кузьмичом твои проблемы...»

Я затаил дыхание. Ты вдруг далее добавил нечто, однако, для меня совсем непонятное и неожиданное: «От поклонения Сталину ты ведь за самый короткий срок пришел к самым левым...» «Что-что? — закричал я в трубку в полнейшем недоумении. — А разве не все мы, и ты в том числе, шли от поклонения Сталину?» Мне показалось непостижимым недоразумением такое резюме разговора твоего с Лигачевым. Но это ведь было именно резюме. Ты тут же дал мне понять, что не телефонный это разговор. «Уезжаю завтра в отпуск. Вернусь, заходи», — закончил ты внезапно.

Насчет «заходи»... Осуществилось это только через год. Твои секретари знали дело поистине туго. «Александр Николаевич помнит о вас. Вы у него на листе» (то есть в списке, кого он намерен принять) — так обычно отвечали они.

Видишь, какие интересные узлы разговора сегодня завязываются, поскольку приходится затрагивать реальный ряд событий из наших с тобой взаимоотношений. Трудно мне, правда, управляться со своими нахлынувшими воспоминаниями, ибо взялся выяснить именно взаимосвязь между твоими взглядами и твоим конкретным жизнеповедением. А она, наверное, не ясна даже и тебе самому? Но — «надо, Петька, надо!». Обидно, если не успеем осмыслить былого.

Если я тебя правильно понимаю, то в упомянутом альянсе с Лигачевым ты и он решили окончательно мою судьбу — на весь период «перестройки»... С разных (скрываемых вами обоими) позиций, но итог устроил вас обоих. Помешало мне-то лично как раз то, что обоим вам были известны и мои взгляды, и мой «неуправляемый» характер. То, что я считал (и считаю) своим достоинством, именно это вам обоим и каждому по-своему просто не подошло. Только Лигачев судил обо мне больше по доносам и наветам, а ты — по своим личным впечатлениям. Но именно в этом вашем с Лигачевым обсуждении «таилась погибель моя». Для Лигачева я казался действительно слишком «левым»: поскольку он в то время, в 1985–1988 годах, был почти еще совсем не затронутым верным пониманием вещей, он просто и не мог не быть сталинистом. Он не мог и не понимать, что если я буду возвращен к руководящей деятельности в условиях неизбежной демократизации, то он, Лигачев, столкнется со мной уже буквально завтра, если не сегодня же... Лигачев — это лишь несколько приглаженная диктатура партийного аппарата. В конце концов, это вновь вполне возможные расстрелы — не «в затылок», а «у стенки». Это воинственная необразованность, компенсированная бычьим напором «неистраченных сил».

Впрочем, о Лигачеве тут придется сказать более детально. Раз уж я подошел к пункту, где решалась моя, в сущности, и нынешняя судьба. Пишу все это и дивлюсь своей полнейшей слепоте по отношению как раз к тем людям, со стороны которых и грозила, и обрушивалась на меня опасность. Ведь я даже и в Лигачеве с роковым опозданием увидел действительного политического монстра.

У твоего альянса с ним (по отношению ко мне) есть предыстория. К ней надо сейчас вернуться.

Она, эта предыстория, между прочим, свидетельствует о том, что твоя роль в решении моей судьбы во взаимодействии с Лигачевым имела более психологический характер.

Я с опозданием расшифровал, к сожалению, и то, почему Лигачев не ответил на мое письмо от августа 1985 года. К тому же, оказывается, ответил! Ответил так, как подобает это дорвавшемуся до власти и не желающему никак рисковать ей, ибо допускать к себе кого-либо близко из инакомыслящих и значит рисковать ею. Мало ли что! И Лигачев поступил вот как. Воспользовавшись тем, что я почти одновременно с ним написал тогда письма и председателю КГБ СССР В.М. Чебрикову (требуя отмены высылки из Москвы моих двух наиболее близких учеников), и председателю КПК КПСС М.С. Соломенцеву (просил его воздействовать на МГК КПСС, лично на Гришина, в связи с запущенным летом 1985 года очередным делом об исключении меня из партии), а Чебриков и Соломенцев, понятно, доложили об этом Лигачеву, — да, так вот, воспользовавшись, повторяю, этим обстоятельством, Лигачев предложил им, чтобы они каждый в отдельности со мной встретились. Они так и сделали. Я писал тебе об этом. Эти два деятеля, стало быть, ответили (все-таки был уже 1985 год) на мои просьбы положительно. Преследования были прекращены. Люди Чебрикова принесли извинения моим высланным ученикам (Н.В. Ленкову и B.C. Сергееву).