Георгий Куницын - Открытые письма «архитектору перестройки» А.Н. Яковлеву

Так вот поступил Лигачев. Он был тогда вторым лицом. Но при этом сам-то он остался в тени. Сделал вид, что обращение мое к нему не дошло до него! Так мне отвечали и в его дежурном секретариате. Это пока было единоличное его, но решение вопроса обо мне: не включать меня в число тех, кому доверено управлять самим процессом «перестройки». То есть с меня были сняты только репрессивные ограничения. В номенклатуру меня более не пустили!

Расчет был, собственно, простой: «второе лицо» в СССР недоступно ни для кого. Особенно для всякого того, кто не в номенклатуре. Пока там был Лигачев, там продолжал оставаться непроницаемый фараонский порядок. Недоступный нормальному рассудку. Кричи не кричи, ничто не шелохнется. Расчет был и на то, конечно, что я смогу хотя бы почувствовать свое собственное бессилие перед этим оплотом иррациональности. Менялись здесь лишь лица.

Вот к этому-то моменту, когда самый влиятельный жрец очередной исторической авантюры уже подрубил под самый корень мои возможности в назревавшем конструктивном действе, к этому времени появился ты в ЦК вновь... Сначала побыл заведующим того же Агитпропа, откуда тебя некогда мягко упекли в Канаду. Мягко. Не спорь. Ты не знаешь, что такое худо... Потом ты стал секретарем ЦК. Сначала вне Политбюро. Вот в это-то время ты, вероятно, и счел для себя возможным, по моей просьбе, заговорить с Лигачевым обо мне. Заговорил, я вижу это сейчас, с вкрадчивой готовностью тут же и согласиться с возражением могущественного собеседника...

А зачем тебе-то, собственно, и нужно было вступать за меня в драку?

Действительно, зачем? Это был 1987 год. Как ты признаешься в своем «Обвале», к этому времени ты уже и пришел пока к тайному, но отречению от марксизма... Не от каких-либо заблуждений и ошибок его, а от марксизма как такового. Когда «перестройка» лишь начиналась, ты еще (по крайней мере, мне так казалось) был марксистом. Более того, ты тогда, в сущности, буквально клялся Лениным, а стало быть, исповедовал проклинаемый тобою ныне большевизм. А теперь, в 1987 году, все это вдруг превратилось для тебя только в прикрытие. Ты, видимо, раньше Горбачева превратился в Штирлица в своем собственном, отечественном Генштабе. Выше — в своем ЦК... Лигачев, естественно, стал для тебя своеобразным Борманом... Для заключения компромиссов между вами.

Стало быть, пришлось вступать в гамачный альянс, изображая единомыслие с тем, с кем его и в помине нет.

Но — только ты тогда знал, что у тебя уже нет единомыслия и со мной. Конечно, ты видел, что я несовместим с Лигачевым. Ибо несовместим с ним не только подлинный марксизм, но и подлинный ленинизм. Да и подлинный патриотизм — тоже. Несовместимы с Лигачевым, разумеется, и вообще интеллигентность, как и духовный такт. Для нас, думаю, обоих с тобой, фронтовиков, инвалидов войны, как и для всех тех, кто смотрел смерти в глаза и выстоял, фигура Лигачева просто фиктивна: ведь он 1920 года рождения, а сумел всю Отечественную прокомсомолить в глубоком тылу... И вот поди ж ты! Апломб-то какой! Сохранил на всю жизнь уверенность в том, что он имеет якобы моральное право верховодить в стране, где не осталось в свое время семьи, в которой кто-либо не вернулся с войны.

Повторяю, и со мной ты безвозвратно разошелся тогда же, как только сделался Штирлицем в своем штабе. Я, разумеется, и не скрывал перед тобой, что революция, по моему мнению, хотя и потерпела поражение в течение 70 лет после Октября 1917-го, в результате внутренних, по объективному смыслу контрреволюционных переворотов, но спасена она может быть только на пути социалистического строительства. Правда, при снятии ограничений с развития других укладов жизни — в той мере, в какой в этом имеется потребность. Рыночные отношения — необходимы. Социализм может жить и будет жить только на основе рынка. Все дело в том, чтобы из частных собственников могли естественно складываться коллективы.

Не любопытная ли и еще деталь. На вечере памяти твоего друга и моего сотрудника по отделу культуры ЦК И.С. Черноуцана зимой 1991 года в Центральном доме литераторов я успел спросить тебя: «Читаешь ли то, что я публикую?» Представляю себя сейчас со стороны: весь этакий нараспашку, жду, естественно, такой же искренности... Кажется, Шолом-Алейхем таких называл «летними дураками» (в отличие от «зимних», застегнутых). Спросил я потому, что к тому времени прошел в «Советской культуре» цикл моих совершенно бескомпромиссных статей в защиту идей «перестройки» (понимаемой мной тогда, конечно, еще без кавычек). В сущности, это был краткий конспект того, о чем сейчас тут пишу подробно. Ты же — умница. Ты умеешь ладить и с «летними дураками». Ответил, одобрительно хохотнув, не убирая с лица лукавинки: «А как же? Молодец!»

«Летний»-то «летний», но что-то мне здесь у тебя почувствовалось нарочитым. И хотя я потом близким хвастался, что вот, мол, вельможный однокашник похвалил меня, в подсознании я ощутил и какое-то тревожное чувство. Оно вот теперь и перешло в сферу рационального: поскольку спор со мной для тебя тогда был бы совершенно неприемлемым, а к тому же ты в то время был еще «подпольщиком» — со своим отречением от взглядов, от которых твой собеседник отказываться не собирался. Ты поступил даже и остроумно — взял и сработал на самолюбие «летнего», похвалив его...

Но тогда же я задал и еще один вопрос тебе: «Почему ты стал вдруг отдаляться от Горбачева? Что, собственно, случилось?» Ты тогда какое-то время выглядел не у дел: оказался вне Политбюро и даже вне ЦК. И впечатление у меня сложилось, что это была даже и твоя собственная инициатива. Ведь тогда ты как раз появился в руководстве демдвижения. Хотя это, наверное, было и не совсем так.

Что же ты мне ответил? Помнишь? «До каких же пор мне быть тенью другого» — так ты мне ответил.

Сразу-то я, как обычно, не все и тут уловил. Теперь же, когда ясно, что если в какой-то момент ты и с Горбачевым, пусть и на время, разошелся в «принципах», то, естественно, зачем же тебе бы нужен был я?! Ведь ты распрощался с «социалистическим выбором»...

Все пытаюсь вплотную подойти к тому, чтобы показать, как ты выпутываешься из ловушек, которые ставит тебе ирония судьбы. Но, пожалуй, наиболее наглядны те ловушки, в которые попадаюсь я сам. Вот и здесь сейчас не только выясняется обреченность (пусть и временная) той исторической тенденции, которую я отстаиваю, но и наступила очередная ступень моей индивидуальной, личностной трагедии. Ведь каждый из нас троих — Лигачев, ты и я — и есть персонификация трех основных действующих сил в нашей революции на нынешнем этапе. Она проходит ныне через всю жизнь российского общества: главные противоборствующие стороны — Лигачев и Яковлев. И всюду — свои лигачевы и яковлевы... Другой уж вопрос — в каком они численном соотношении находятся. Это отдельный разговор. Ясно, однако: Куницын — и ныне, и ранее — антипод и Лигачева, и Яковлева... В сущности, это третья — ныне почти символическая противоборствующая сторона.