Сергей Балмасов - Русский штык на чужой войне

Местные крестьяне своими силами организовали обучение детей: учителем избрали одного понимавшего грамоту солдата, который и обучал их чтению и письму.

С воцарением поляков в этой области все пошло иначе: новые власти запретили этому солдату обучать детей грамоте «как человеку, не имеющему для этого достаточной подготовки и надлежащего диплома».

Таким образом, занятия кончились. Правда, детишки собирались вечерами у этого солдата, и он учил их читать. Но какие это были занятия! Ни керосина, ни свечей не было. Светили лучинами, и, конечно, при их свете учиться было тяжело.

О злоупотреблениях польских властей и говорить не приходилось… Я тогда впервые реально задумался над создавшейся обстановкой и увидел оборотную сторону медали…

Помимо классового характера, эта война имела и чисто национальную подкладку, правда, не всегда уловимую и еле заметную для нас, ее участников.

Мы переночевали в этой деревне и на утро двинулись к Рафаловке, находящейся в долине реки Стырь.

Когда мы к ней подъехали, то я увидел на ее месте какое-то громадное озеро: это туман разошелся по всей ее долине.

Мы по-прежнему довольно энергично отступали, хотя и не так, как прежде. Армия стала вновь приходить в себя.

Командир 3-го эскадрона, с которым мы встретились в 20–30 верстах от Рафаловки, приказал своим уланам достать ремешки, чтобы приторачивать к седлам шинели. Раньше это делали при помощи веревочек и поэтому вид всадников был неважный.

Ночью уланы 3-го эскадрона украли у нас все ремешки. На следующую ночь мы их украли у них. Наконец, уланы успокоились, и ремешки остались у нас.

Мы вступили во Владимирец, небольшой городок Волынской губернии, когда из него уходила польская полевая жандармерия.

Наш эскадрон поместился в каком-то училище. Места всем не хватало, и я поместился в еврейской квартире. Узнав, что я – русский, евреи очень хорошо отнеслись ко мне. Они надеялись, что победят большевики. Евреи полагали, что для них тогда настанет лучшее время.

Из Владимиреца мы пошли на Голузию. Вся армия отступала к Ковелю, где решено было задержать наступление красных.

Ночью нагнали обоз, на котором ехала пехота. Пехотинцы были настолько измучены, что один из них свалился с подводы.

На своем пути мы встретили много братских могил. Они, находясь без всякого присмотра, развалились.

Вблизи Голузии было небольшое имение русского доктора Лебедева, где наш эскадрон и остановился. Пехоты и обозы прошли дальше.

Ночью мы услышали какие-то крики: все бросились к воротам. Светлое зарево пожара освещало темноту ночи. Горело какое-то село, расположенное не так далеко от нас.

Трубач тотчас же заиграл тревогу, и наш эскадрон моментально был на конях. Мы двинулись прямо по направлению к зареву.

Находясь всего в двух-трех верстах от имения доктора Лебедева, мы наткнулись на крестьянские подводы, на которых были поросята, гуси, куры и польские пехотинцы. Мы остановили, чтобы расспросить, в чем дело.

Мужики-подводчики с воплем кинулись к нам и стали рассказывать, как на их деревеньку напали отступавшие польские солдаты, ограбившие ее, изнасиловавшие молодых девушек и поджегшие несколько домов.

Эти грабители были нами немедленно арестованы. Находившийся тут же вахмистр приказал уланам немедленно расстрелять этих дезертиров, совершивших к тому же военное преступление в прифронтовой полосе.

Их связали и повезли к водочному заводу (в имении Лебедева) и, поставив у кирпичной стенки, хотели было привести в исполнение распоряжение вахмистра, но тут появился командир эскадрона, отсутствовавший во время их ареста, и отменил его.

Он распорядился лишь высечь арестованных шомполами. Вахмистр назначил для этого русских, которые с большой радостью согласились это исполнить. Арестованных так безжалостно секли, что спины их превратились в кровавые клочья.

Избитых до полусмерти польских пехотинцев отправили в штаб дивизии под конвоем русских улан.

Проведя остаток ночи в имении, утром мы двинулись дальше. Проезжая мимо деревни, подвергшейся нападению польских солдат, увидели восемь сожженных хибарок. На тлеющих головнях копошились крестьяне. Высокие, худые, в длинных белых рубахах, они походили на мертвецов.

Несмотря на то что большевиков не было видно, мы продолжали отступать. Однако армия как будто вновь стала приходить в себя. До сих пор я ее реально не видел: отступали лишь обозы, на повозках сидели оборванные пехотинцы, офицеров не было видно.

Теперь же появились и офицеры. Солдаты слезли с повозок, и теперь уже можно было наблюдать пехотинцев, шагающих в строю под их командой.

Наконец мы подошли к расположенному в лесу селу Маневичи, в 15–20 верстах левее железной дороги, на которой находилась одноименная станция, известная всей России по войне против немцев.

Мы ночевали в селе Маневичи, и здесь впервые за все время отступления из Киева в нашем эскадроне были проведены настоящие поверка и молитва. Оказалось, что наш эскадрон почти не понес потерь. Лишь отстали и пропали без вести три-четыре человека.

Все это я приписываю энергии и распорядительности старого русского кавалериста Дяди Миши, нашего грозного вахмистра. Не будь его, не знаю, что бы было с эскадроном. Только он один мог заставить солдат исполнять приказания во время внезапных налетов повстанцев и усмирять глупые ночные паники.

На рассвете мы опять двинулись дальше. Ехали лесом верст 10, пока не получили приказание остановиться из-за того, что в небольшой балке столпилось много обозов, образовавших пробку.

В результате мы простояли часа два или три, пока со стороны Маневичей не послышался гул артиллерийской стрельбы.

Утро было хмурым и пасмурным, а к 11 часам дня полил дождь. Уланы спешились и забрались под повозки. Достали где-то брезент и с его помощью устроили палатки, натянув полотнища над возами.

Дождь лил часа два и мы все это время сидели там. Канонада продолжала греметь.

К обеду подошла группа крестьян из какой-то деревеньки, находящейся вблизи железной дороги. Это были беженцы, промокшие, продрогшие и голодные.

Я разговорился с одним мужичком из них. Он мне сказал, что и поляки, и большевики били по их деревеньке из орудий и несколько домов загорелись. По его словам, такая канонада была только в русско-германскую войну (то есть Первую мировую войну). И в 1916 г. все мужики также уходили в леса, чтобы укрыться от германских снарядов.

Несчастные люди! В течение целых шести лет над их головами рвутся снаряды, к которым они должны привыкать.

Когда дождь прекратился, мы двинулись к селу Яйна и к вечеру вошли в него. Многие его дома и церковь были разрушены германскими снарядами. Село это было очень бедное: все его мельницы были разбиты снарядами, и поэтому крестьяне мололи зерно на ручных жерновах. Почти у всех их были колтуны, страшная болезнь волос, наливавшихся кровью и слипавшихся в какую-то язву. Эти крестьяне и деревня напоминали мне эпоху бронзового века.