Сергей Балмасов - Русский штык на чужой войне

Особенно русского генерала коробило такое отношение со стороны тех представителей испанского командования, которые знали о его военной квалификации и социальном происхождении. Будучи после гибели Фока (речь об этом пойдет ниже) самым старшим по чину среди русских добровольцев, он сильнее других страдал от таких проявлений пренебрежительности.

Когда Шинкаренко только приехал в Иностранный легион, он ожидал, что его лично встретит сам командующий генерал Ягуэ, а легионный штаб «воздаст ему почести, достойные человека, имеющего генеральские погоны».

Можно представить, что творилось в душе амбициозного русского изгнанника, когда его встретили наравне с простыми легионерами, в том числе и с теми, кто пришел сюда для того, чтобы избежать приговора и укрыться от закона.

Он просто «не мог поверить в то, что командующий Испанским иностранным легионом не знал о предстоящем приезде русского бригадного генерала, который должен был служить под его командой» [715].

Его смутило и последующее поведение Ягуэ, которое он посчитал «надменным». По мнению Шинкаренко, «как наступает новый день, так и Ягуэ должен был нанести визит русскому генералу, пусть и с погонами рядового легионера» [716].

Впрочем, даже после этого он продолжал надеяться на положительные изменения. Однако все попытки бывшего русского генерала привлечь внимание «действующего» испанского коллеги окончились ничем.

И когда эти двое наконец столкнулись лицом к лицу несколькими месяцами позднее (тогда Ягуэ инспектировал свои войска), разочарованию Шинкаренко не было предела. Начальник Иностранного легиона осматривал выстроенных перед ним легионеров, в первом ряду которых находился и русский генерал.

Шинкаренко стоял перед ним, вытянувшись как ружейный шомпол, словно находился около боевого знамени. Ягуэ же медленно проследовал вдоль шеренг, не моргнув и глазом, когда заметил фигуру русского добровольца в изношенной форме с узким значком российского триколора на плече [717].

Об истинном отношении к нему легионного командующего, близкого друга самого Франко, наглядно свидетельствует другой эпизод: в конце 1938 г. Шинкаренко, изможденный бесплодной затяжной осадой Мадрида, решил перейти в марокканские войска, более динамично сражавшиеся на юге. Он подал соответствующий рапорт на имя начальника Иностранного легиона, но тот его попросту проигнорировал [718].

Шинкаренко, разочарованный «наплевательским» отношением к своей персоне, видимо, посчитал, что тот ничего не будет иметь против его отъезда и даже не заметит этого. Но, как оказалось, тот внимательно следил за ним. Так, когда Шинкаренко уже ехал к марокканцам, его в пути застал приказ Ягуэ немедленно вернуться в расположение Легиона и ожидать дальнейших приказаний.

Спустя пять дней пришел приказ, по которому бывший русский генерал должен был ехать на север, чтобы присоединиться к бандере в Сарагосе, хотя штаб Франко дал согласие на его присоединение к марокканцам, о чем он получил соответствующую бумагу.

Неизвестно, почему так поступил Ягуэ: то ли он хотел лишний раз унизить русского коллегу, не желая хоть как-то реагировать на его рапорт, то ли считал, что перестать быть легионером можно только после гибели в бою.

Сам русский доброволец объяснял такое поведение Ягуэ тем, что он якобы завидовал военному опыту своего подопечного и чину «российского генерала». Как бы там ни было, но попытка «бегства» (как это выглядело в глазах некоторых испанских высокопоставленных военных) не добавляла авторитета ни самому Шинкаренко, ни другим русским добровольцам.

И, переместившись в Сарагосу, Шинкаренко «засел за игру в шахматы», пытаясь добиться перевода из Легиона. После некоторого времени борьбы ему наконец удалось добиться перевода в штаб генерала Варелы в Теруэле [719].

В этот момент ему показалось, что его мечты сбылись. Казалось бы, фортуна наконец-то улыбнулась многострадальному российскому генералу, который сразу по его прибытии стал окружен невиданным ранее вниманием.

Его буквально окрылило неожиданное внимание к его персоне корпусного генерала и самого Генерального штаба: шутка ли – его позвали отобедать вместе с лучшими генералами Франко!

Однако можно себе представить чувство глубокого разочарования Шинкаренко, узнавшего, что его пригласили к столу только потому, что не хватало человека для его сервировки! И с этого времени бывший русский генерал должен был обедать вместе со старшими испанскими генералами не в качестве равноправного члена боевого антикоммунистического «братства», а как кухонная прислуга.

Разумеется, это назначение опять не устроило русского генерала. Он снова посчитал себя, опытного в военном деле человека, глубоко оскорбленным таким назначением. Шинкаренко мечтал о том, что поведет в бой на коммунистов как минимум бригаду, но довольствоваться ему пришлось третьестепенными ролями.

Поэтому он снова начал ходатайствовать о подобном назначении, что не могло не вызвать раздражения испанцев «вечно недовольным русским».

Однако его мечтаниям не суждено было сбыться: Шинкаренко находился при штабе Варелы до завершения боевых операций в Каталонии, затянувшихся почти до самого конца войны.

Для увенчанного множеством ранений российского полководца такое отношение было глубочайшим оскорблением. Шинкаренко относил этот досадный случай на счет «неаристократического рождения генерала Варела в порту Кадиса» [720]и, как следствие, невежества своего испанского коллеги. К этому он добавлял, что «как командир Варела был не очень ярок, но выделялся чрезмерной тщеславностью» [721].

В то же время, с точки зрения испанцев, сам Шинкаренко также не был «военным самородком», особенно в отношении соблюдения субординации. По их мнению, у него наблюдалось гипертрофированное самолюбие и чрезмерно завышенная оценка собственной значимости, что получило наглядное выражение в написании «плодовитых и упорных прошений» начальству.

В первую очередь речь шла о не добавлявших ему авторитета регулярных попытках «через голову» ближайших командиров обращаться к штабистам с настойчивыми просьбами о своем повышении.

Кроме того, пренебрежительное отношение к русским испанских генералов было вызвано позицией самого Франко, по-видимому, считавшего их «списанными» самой историей.

Ситуацию для русского генерала скрашивало то, что его не забывали соотечественники-белоэмигранты, от прочтения писем которых он получал большое удовлетворение. Например, новости об очередной госпитализации Шинкаренко в результате ранения вызвали широкий отклик русских изгнанников от Конго до Китая. Большинство писали ему восторженные письма поддержки «герою четырех войн, имевшему шесть ранений» [722].