Сергей Балмасов - Русский штык на чужой войне

Те из русских, кто по возрасту или по другим причинам не могли вступить в армию, помогали Парагваю всем, чем могли. Например, неоднократно устраивали благотворительные концерты в пользу раненых. Парагвайцы встречали их переполненными залами – настолько был огромен интерес к русским союзникам [1029].

При поступлении наших офицеров на парагвайскую службу не обошлось и без курьезов. В частности, речь шла о сложностях в общении с простым населением, из которого набирали солдат. Даже те из русских парагвайцев, кто знал испанский язык, неожиданно столкнулись с тем, что солдаты их не понимают, поскольку характерной особенностью парагвайской армии было ее «двуязычие». Офицеры говорили на испанском, а солдаты – на наречии индейцев гуарани [1030].

В лучшем случае большинству наших соотечественников с грехом пополам удавалось освоить только первый. И это стало одним из главных препятствий в налаживании нормальных отношений русских с парагвайскими военными.

Преподнесла свой сюрприз и кавалерия. Поначалу русские добровольцы изумлялись численности ее конского состава, изложенной в документах. Впрочем, разгадка такого «обилия» конского состава пришла довольно быстро: оказалось, что парагвайцы считают свою кавалерию не по головам, а по копытам, завышая, ее численность, таким образом, в четыре раза [1031].

Что касается особенностей ведения боевых действий, то, по данным русских офицеров, «кавалерия ни разу не действовала на поле сражения в конном строю. Война велась обходами по лесам, для чего приходилось прорубать многоверстные просеки и обходящим колоннам приходилось далеко отрываться от своих баз, и вот тогда-то во весь рост и выявлялись те трудности, которые только при выносливости парагвайца и удавалось успешно преодолевать.

Например, был период, что воду приходилось подвозить за 140 километров, да еще по каким дорогам, а вернее, и без дорог. Из-за этого иногда приходилось воевать без нее по нескольку дней, и это при 40-градусной жаре в тени.

Спасались сосанием «кактуса» и особого корня «каракути». Опытные люди говорили, что выходить из положения при помощи такого способа сравнительно безболезненно удавалось лишь до четырех дней, а затем это заметно ухудшало состояние здоровья и понижало боеспособность.

Не сразу приняли наши вояки и непривычные для них шорты. Впрочем, судя по их военным фотографиям, эта экипировка у русских офицеров все же прижилась, что было неудивительно, учитывая местную жару.

Стоит сказать, что русские добровольцы во время этой войны вообще сравнительно быстро освоились в прежде непривычной для них среде. Дело в том, что походная жизнь в дебрях Чако была лишена даже тех немногих удобств, которыми они пользовались в мирное время. Тем не менее наши соотечественники умудрялись их восполнить, используя ту или иную особенность местной природы.

Например, казалось бы, что можно было поделать, когда весь Чако погружался в беспросветную ночную мглу, а вся жизнь замирала? Другой бы отправился спать или предался воспоминаниям, однако русские нашли выход. Они «изобрели» свой фонарь: набирали в банку жуков-светлячков, и таким образом некоторое время находились при довольно ярком свете, позволявшем, несмотря на ночную темноту, читать и писать.

Этой находчивостью они удивили даже парагвайцев, прозвавших это изобретение «русским фонарем». И это лишь один из примеров того, как приспосабливались к новой для себя природе наши соотечественники на чужбине.

Впрочем, русские добровольцы и сами удивлялись особенностям местной службы. Например, их поразило, что из-за жаркого климата парагвайцы не носили обуви: «даже в Чако, с его разными колючками и кактусами, парагвайские солдаты упорно ходили босиком», а выданные им казенные ботинки носили в ранцах и старались их потерять. Даже полиция Асунсьона и караул на постах у президентского дворца несли службу босыми, а их ботинки или сапоги при этом рядом стояли. В то же время босоногие полицейские арестовывали любого, кто появлялся на улице в рубашке без пиджака, так как это считалось неприличным [1032]. Между тем такое положение было удобно и для самих солдат, и для интендантов: проблема обеспечения хотя бы частично была решена самим климатом.

Не могли не отметить русские офицеры и немыслимую для российской и белой армий заботу парагвайского командования о своих подчиненных. Например, тяжелораненых вывозили в столичные госпитали самолетами, невзирая на то, что расстояние к концу войны от линии фронта до Асунсьона составляло 1500 километров! [1033]

Кроме того, нельзя не учитывать того факта, что авиации у парагвайцев было очень мало, а топливо шло едва ли не на вес золота. Несмотря на это, командование отвлекало драгоценные самолеты с фронта и тратило огромные средства, чтобы спасти жизнь каждого солдата или офицера, что в походных условиях было почти невозможно.

И хотя условия службы в Чако были почти спартанские, однако парагвайские и русские военные стойко переносили все невзгоды, в том числе и многомесячную невыплату жалования [1034]. Все понимали, что надо терпеть, что хрупкая экономика страны едва выдерживает испытание войной, и надеялись, что по ее окончании все будут достойно вознаграждены.

К русским, добровольно пошедшим на фронт в трудный час, у массы парагвайцев, особенно у солдат, сложилось самое лучшее отношение. Наши соотечественники платили им той же монетой, говоря: «Как хорош был русский солдат – парагвайский еще выше. К его выносливости и выдержке тут прибавляется неутомимая ненависть к врагу, которой не было у русского солдата» [1035].

То, какую роль русские военные профессионалы сыграли для парагвайской армии, говорит уже тот факт, что они заняли в ней многие высшие и средние должности. Кроме Беляева и Эрна, получивших особенно ответственные командные посты, один из них командовал дивизией, трое – возглавляли ее главные штабы, двенадцать – руководили полками. Остальные были во главе батальонов, рот, батарей и т. п.

Парагвайское командование настолько высоко ценило тогда русских офицеров, что даже вновь прибывших назначало на ответственные должности. Так, прибывший в Парагвай уже по сути в конце войны войсковой старшина Ергунов 23 апреля 1934 г. писал: «Исла, Чако. Ставка Главнокомандующего. Вчера, когда получил назначение, представился Эстегаррибиа и завтра уезжаю в 1-й корпус командиром батальона» [1036].

Он же писал: «Все русские, к счастью, как на подбор, оказались на высоте: офицеры – кумиры своих солдат, профессора – Шишбаев, Конради, Кривошеин – все таланты. Инженеры – знатоки своего дела» [1037].