Сергей Балмасов - Русский штык на чужой войне

Стоит заметить, что, когда 19 февраля 1933 г. парагвайский главнокомандующий генерал Рохос заявил, что иностранцы, не оправдавшие надежд Асуньсона, впредь из-за своей низкой квалификации на службу его страны приниматься не будут, он одновременно сделал исключение для «пострадавших от большевиков белых русских, многие из которых, проживая в нашей стране, оказались на высоте положения, как мирные жители и как чины нашей национальной армии в ее действиях на полях Чако» [1038].

Сам И.Т. Беляев свидетельствовал, что «слово русский стало дипломом, имена на «ов», «ев» и «ин» – патентом на высшее благородство» и это во многом было обусловлено тем, что в отличие от других зарубежных граждан они приехали в Парагвай не за сиюминутными выгодами «на ловлю счастья и чинов», а в стремлении найти новую Родину [1039].

Однако впечатление парагвайцев от русских отчасти портили их скандалы между собой, которые не утихали даже во время войны. Доходило даже до того, что кое-кто обвинял друг друга в «боливийском шпионаже» [1040].

Кроме того, наблюдавшиеся разногласия между русскими и парагвайцами по вопросу ведения боевых действий, продолжавшиеся до самого завершения войны, в большинстве своем наблюдались из-за опасений парагвайских офицеров и генералов, что русские займут их места.

В этой связи можно привести пример, когда отношения русских и парагвайских коллег становились нетерпимыми – трагедию, произошедшую с офицером Российской армии ротмистром Корниловичем, служившим в кавалерийском полку, однажды найденным с простреленной головой.

Рядом с его трупом наши соотечественники нашли письмо, в котором он якобы заявлял о прошении уволить его со службы и намерении совершить самоубийство в случае отказа. Примечательно, что написано оно было на испанском языке, которого он практически не знал, и, как свидетельствовали знавшие его русские офицеры, явно не его рукой, а сам текст послания остался без подписи.

Кое-кто шепотом, «чтобы не услышали парагвайцы», говорил, что его убили завидовавшие русской славе и недовольные «иностранным засильем» парагвайские офицеры.

В итоге появилась официальная версия, что Корнилович застрелился. Однако подобный вариант нельзя было применить в отношении приехавшего из Люксембурга офицера Распопова, убитого в городском саду Асунсьона [1041].

И, как свидетельствовали сами наши добровольцы, чем больше были успехи на фронте, тем сильнее оттесняли в сторону русских. И чем ближе было к победе, тем «постнее» и хуже становилось отношение к ним парагвайцев.

Так, генерал И.Т. Беляев еще 27 сентября 1933 г. писал: «Никаких гарантий, кроме безграничных симпатий всего населения, мы почти не имеем. Русских обеспечивают наравне со всеми, но мы за свое участие в войне специально не вознаграждаемся, хотя семьям убитых дают щедрые пенсии» [1042].

А в апреле 1934 г. только что устроившийся на парагвайскую военную службу войсковой старшина Ергунов писал: «Парагвайская офицерская среда упоена победами, политикой и русской кровью. А раз на фронте дела пошли хорошо, то парагвайские офицеры зазнались. Кадровое парагвайское офицерство начинает видеть в нас своих будущих соперников, а боевые качества русских офицеров и то боготворение, какими они пользуются у парагвайских солдат и молодых сержантов, дразнят их. Им неприятно, что прибывающие пополнения просят направить их к «русскому шефу!» [1043]

Однако в Асунсьон продолжали ехать новые русские, привлеченные успехами парагвайцев и славой, уже доставшейся их соотечественникам.

Правда, к концу 1934 г. все командные должности уже были заняты. Так, другой русский доброволец в том же году писал: «Теперь, невзирая на прежний чин и опыт, выше капитана «новичков» не ставят». А к концу войны некоторые наши офицеры шли на службу простыми солдатами. Так, из Парагвая писали адресату в одной из европейских государств, что «Ц. ушел в парагвайскую армию сержантом» [1044].

Справедливости ради следует заметить, что подобное отношение со стороны парагвайцев могло быть продиктовано и поведением части самих русских добровольцев. Ведь далеко не всеми из них руководили идеи помочь своим соотечественникам и защитить дружественную им страну.

Так, сами белоэмигранты признавали, что в числе добровольцев были и те, кто, «потерпев неудачу в ведении сельского хозяйства, стал поступать на военный учет» [1045]. Иными словами, часть из них надела на себя военную форму, проявив неспособность устроиться в мирной жизни.

Как бы там ни было, тогда на вторые роли стали отодвигать и старых заслуженных вояк вроде Беляева. Конечно, не последнюю роль сыграли его прежние картографические ошибки и неуживчивый характер, однако заслуги Ивана Тимофеевича все же не давали повода к такому отношению.

Не нашли поддержки идеи Беляева и Эрна о создании крупных партизанских отрядов для разрушения боливийского тыла, которые Эстегаррибиа объявил «фантастикой». Конечно, отчасти это объясняется тем, что он не был знаком с тактикой такого ведения боевых действий, однако стремление забрать лавры побед себе и не допустить к ним русских все же просматривается очень хорошо. Причем знаменитый офицер Буш, будущий боливийский президент, несколькими удачными партизанскими атаками против парагвайцев неоднократно доказывал Эстегаррибиа, что «и невозможное возможно».

И несмотря на то, что за всю войну погибли всего около 10–15 процентов русских добровольцев, процент убыли среди них по болезни и ранениям был еще больше. Поэтому войсковой старшина Ергунов в 1934 г. рекомендовал вступать в парагвайскую армию лишь «по призванию» и готовиться в этом случае к самым тяжелым испытаниям. Отчасти такое мнение было обусловлено тем, что война разорила и без того хрупкую экономику страны, и потому жалование даже офицерам задерживали по нескольку месяцев [1046].

Стоит заметить, что три года этой войны стали самым настоящим испытанием не столько для наших офицеров, сколько для их семей. Особенно показательным в этом отношении является судьба Срывалиных. И если бы не милосердие местных жителей, их семья могла просто умереть с голоду.

Так, первые восемь месяцев после ухода на фронт Владимира Срывалина его жена Елена с пятилетней дочуркой Наташей кормились в кредит за счет доброй соседки испанки Матильды, владелицы продовольственной лавки.

Дело в том, что экономика страны была еще не совсем готова к началу войны, и вопрос финансирования многократно увеличившейся армии не удавалось решить до 1933 г.

Однако Елена Срывалина вспоминала, что даже потом, когда положение улучшилось, она не могла быть спокойной за свой завтрашний день: жизнь по-прежнему была очень тяжелой, и не случайно, что ей казалось, «что эта проклятая война никогда не кончится».