Владимир Рохмистров - Большая игра: Столетняя дуэль спецслужб

В том же письме Разгонов написал следующее: «По поводу начавшейся войны мне остается только прибавить, что эмир более чем кто-либо, желал избежать столкновения. На мои представления о крайней необходимости сохранить мирные отношения с англичанами, по крайней мере, до весны, он сказал: „Да я совсем не хочу воевать с ними — ни теперь, ни после! Но что же я буду делать, когда англичане сами врываются ко мне? Не могу же я согласиться добровольно, чтобы они надели мне петлю рабства на шею“».

На все настойчивые требования об отпуске посольства визирь отвечал Разгонову, что «до начала войны нас легко можно было отправить обратно, но теперь советники эмира и не позволят этого сделать; они говорят, что русские, накликав несчастие на край, сами хотят уйти». Вероятно, находя мало утешения в словах визиря, что русскому посольству нечего бояться, пока эмир жив, и опасаясь, как бы эмир не убежал из Кабула, покинув посольство на произвол судьбы, недовольного народа и еще более недовольных англичан, Разгонов поддержал эмира в его намерении отступить в Афганский Туркестан и затем ехать в Россию для свидания с нашим государем. Таким образом, миссия наша, не разлучаясь с эмиром, могла бы вполне безопасно покинуть Кабул.

Десятого декабря эмир объявил народу, что едет в Петербург к русскому императору, а регентом Афганистана оставляет своего сына Мамед-Якуб-хана, которому и передает один миллион восемьсот тысяч рупий. Об отъезде своем он уведомил и английских генералов. Это был, в сущности, хороший ход: англичане объявили, что ведут войну только с эмиром Шер-Али, теперь же Шер-Али устранился от управления и уезжает в Россию — значит, воевать англичанам не с кем, и если они будут все-таки продолжать войну, то этим только докажут, что все насчитанные ими провинности эмира — сущий вздор.

С другой стороны, эмир, по всей видимости, все еще надеялся, что, если он обратится непосредственно к Кауфману, которого по всей Средней Азии называли «ярым-падша» — полуцарь, ситуация еще может перемениться в его пользу. Впрочем, стремление правителя в случае войны обратиться к сильному соседу за помощью вполне естественно. А сильному соседу в такой ситуации трудно ответить: «Нет». Ни Столетов, ни Разгонов не смогли этого сделать.

Афганский народ передал эмиру адрес, подписанный разными сердарами, представителями племен и колен, выборными и депутатами от разных обществ и различными военными начальниками. К адресу было приложено множество печатей, в том числе Магомед-Якуб-хана. Подписавшие адрес также просили эмира отправиться в Россию, чтобы лично ходатайствовать перед царем о защите афганской земли от притеснений Англии.

Русскую миссию афганцы выпроводили в ночь на 12 декабря. В три часа утра, по возможности без шума, тайком, под конвоем двух рот пехоты и эскадрона кавалерии, миссия покинула свою дворцовую «тюрьму» и боковыми улицами осторожно выбралась из спящего города. «Выступление миссии из Кабула, — писал Яворский, — имело вид настоящего бегства; невольно при этом вспоминалось торжественное вступление в Кабул той же миссии в июле месяце того же года».

Эмир выступил в тот же день, но после полудня, с небольшим конвоем из пехоты, и соединился с миссией на первом же ночлеге. Однако Разгонов все время пути держался отдельно, далеко позади эмира, чтобы отделаться от вопросов, на которые не умел отвечать быстро и впопад…

Четвертого января Кауфман получил от Разгонова известие, что эмир едет к нему добиваться встречи с русским царем. Кауфман тотчас телеграфировал военному министру и канцлеру.

На другой день туркестанским генерал-губернатором была получена от Горчакова следующая телеграмма: «Поездка эмира в Петербург была бы бесполезна. Государю Императору угодно, чтобы вы постарались отклонить ее, подтвердив содержание моей телеграммы от 14 декабря. Если Шер-Алиуже переехал границу Афганистана, предложите ему выждать в каком-либо более удобном пункте по вашему усмотрению. Уведомьте, где находится Разгонов. Конец депеши. Горчаков».

Вновь, надо полагать, генерал фон Кауфман испытал горькое чувство досады. И вот 6 января «ястреб» Кауфман пишет «голубю» Горчакову весьма любопытное письмо:

«Эмир, видимо, ищет посредничества его императорского величества. Какой может быть исход его ходатайства, я не берусь судить, но то обстоятельство, что Шер-Али-хан видит единственное спасение для себя в участии к нему нашего державного монарха, становит Государя Императора в глазах всего мира, а в особенности в понятиях всей Средней Азии решителем судеб одного из сильнейших государств Средней Азии, и есть, конечно, факт первостепенной важности… Если Шер-Али-хану будет отказано в почетном гостеприимстве и в выслушании его доводов против английских деяний, то мы потеряем возможность угрожать Англии с этой стороны, ибо угроза эта возможна исключительно тогда, когда Афганистан на нашей стороне, а отказом этим мы навсегда испортим наши с ним отношения.

Все зло, какое сделано нам в Европе, а в особенности в последнюю, великую и трудную эпоху жизни России, есть плод английских происков…

Имя наше здесь в Азии стоит высоко, чисто от всяких нареканий, тогда как англичане далеки от того уважения, коим они желали бы пользоваться, но которое им пока не далось. Вашей светлости, конечно, известно, что мы стоим теперь на той высоте здесь, с которой больно сходить после таких долгих трудов, всегда правдивых, всегда честных, без уклонений. А между тем, отказав афганскому правительству в той нравственной поддержке, которой оно ждет от нас, мы рискуем в конец уронить себя в глазах всей Азии. Мы потеряем то обаяние, то уважение, которое составляет главную нашу силу.

Появление в Петербурге Шер-Али-хана на суд государев есть такой случай, который, как мне сдается, дает нам возможность, не вдаваясь в ту или другую сторону, т. е. не становя Англию к стене, поддержать наши добрые отношения к афганскому правительству… Кажется, что англичанам очень хотелось бы скорее кончить борьбу с афганцами; они будут торговаться донельзя, но в конце концов они уступят, в особенности, если правда, что в Индии не все ладно.

Шер-Али-хан, выездом своим из Кабула, поставил их в большое затруднение, из которого им нелегко выбраться. Жаль, если мы им не затрудним еще более то положение дел, в котором они находятся, хотя бы за то зло, которое они делали, делают и будут делать…»

Одновременно с этим письмом Кауфман написал примерно то же самое и военному министру, но без вразумлений. В этом послании характерна следующая фраза: «…представляя при сем копии с писем ко мне Шер-Али-хана и генерала Разгонова, я возлагаю все мои надежды на мудрость монарха».