Владимир Михайлюк - Пермская шкатулка

Я остановился, конечно, у родителей. Большая радость была повидать их. Обдумывая, что мне нужно приготовить, чтоб явиться на защиту диссертации, я сразу натолкнулся на затруднение. По русской университетской традиции, защищающий диссертацию должен был быть во фраке. У меня же был только сюртук. Ничего не оставалось, как нарушить традицию. Впрочем, тогда было уже такое время, что о традициях стали забывать. Я боялся, что из-за начавшейся разрухи

96

мало кто сможет прийти на диспут. Дни были уже короткие, в Петербурге очень рано темнело, а выходить на улицу было рискованно. Не решился прийти Барсков. Все же пришло довольно много народа.

Платонов в своих замечаниях указал мне на несколько мелких ошибок и неточностей в моей книге и задал мне несколько вопросов, на которые я смог ответить. В общем, он признал ценность моего труда. Замечания Шляпкина были, в сущности, библиографическими дополнениями к использованным мной источникам. Тон его был очень благожелательный. Рождественский говорил кратко, сделал несколько мелких замечаний, а в общем одобрил мой труд. Из публики несколько интересных соображений о мистических течениях в русском масонстве высказал Н. П. Киселев. Сказали несколько слов и еще два — три человека. Факультет единогласно присудил мне степень магистра.

После диспута я пригласил к себе, в квартиру родителей, моих оппонентов и несколько друзей. Шляпкин просил его извинить и поехал к себе домой. Кроме Платонова и Рождественского, пришли Приселков, Пресняков, кажется, почти в полном составе «кружок молодых историков» — чай, бутерброды, сладости, вино. Было даже шампанское. И отец и мать принимали участие в оживленной беседе. Атмосфера была дружеская и теплая. Но под этим невольно чувствовалось, что все мы — и вся Россия — на самом краю бездны.

Я пробыл в Петербурге еще два дня и 25 октября утром пустился в обратный путь. Меня провожали до вокзала моя мать и ее брат, инженер Павел Старицкий, — в его распоряжении был автомобиль с шофером от Балтийского завода. Доехали до вокзала благополучно. На улицах попадались кучки красногвардейцев, но это было и в предыдущие дни. Вокзал был набит солдатами-дезертирами с фронта и гражданской публикой. Поезд не был подан к платформе. Носильщик взялся провести меня к запасным путям. Я простился с матерью и дядей. (Позже я узнал, что, когда они ехали назад, красногвардейцы реквизировали их автомобиль, и они еле добрались домой).

Носильщик с трудом впихнул меня в вагон 3-го класса, набитый уже солдатами. Поезд долго еще стоял, наконец, тронулся. Я залез на верхнюю полку и почти всю дорогу на ней пролежал. Доехал до Перми совершенно измученный. Нина встретила меня уже как чудесно спасенного — я только от нее узнал о перевороте 25 октября.

Платонова мне больше не суждено было видеть. В 1927 г. я послал ему в Ленинград из Нью-Хэвена недавно тогда вышедшую мою

97

книгу «Начертание русской истории» — в ответ я получил от него открытку, в которой он благодарил меня за книгу и написал, что с нетерпением следит за новыми течениями в исторической науке. В 1932 г. советское правительство исключило Платонова из числа членов Академии наук. Сергей Федорович был арестован и после допроса сослан в Самару. Жить ему там пришлось в чрезвычайно тяжелых условиях, без книг и без возможности заниматься наукой. Здоровье его было уже надорвано. Он умер 10 января 1933 года…

Как было уже сказано, с октября 1917 года мы с Ниной обосновались в Перми — я был избран исполняющим должность профессора русской истории Пермского университета. В Перми нам с самого начала очень понравилось. В университете шла серьезная преподавательская и научная работа, и с большинством профессоров и их семей мы сдружились.

Многие профессора были петербуржцы. Ректором был астроном Покровский. Из других петербуржцев был профессор средневековья Николай Петрович Отакар (ученик Гревса) и профессор древней истории литовец Вольдемарас (ученик Ростовцева, впоследствии, когда образовалась самостоятельная Литовская республика, он стал первым президентом). Я читал курс новой русской истории (XVIII–XIX вв.). Древнюю русскую историю читал москвич Б. Д. Греков. Древнюю русскую литературу читал бывший профессор Варшавского университета Арсений Петрович Кадлубовский, глубокий историк русских святых, сам искренне верующий православный. Ближайшими нашими с Ниной друзьями сделались профессор истории церкви Александр Петрович Дьяконов (кажется, перед тем профессор Петербургской духовной академии) и его жена Вера Ивановна. Дьяконов был выдающийся историк древней церкви, знаток сирийского языка, верующий православный, но противник чрезмерной власти архиереев в церковной жизни, считающий, что белое духовенство (священники) составляют основу церкви. У Веры Ивановны был хороший голос, они часто с Ниной пели дуэты у них дома (в наших маленьких комнатках нельзя было устраивать сборища) или на музыкальных профессорских вечерах в университете. Нина там и соло с успехом пела. В Перми тогда жила и сестра Веры Ивановны Мария Ивановна Арнольд, необыкновенно талантливая сказительница всяких житейских, былинных и таинственных историй, например, как узнать ведьму (если женщина пройдет по комнате и пол не скрипнет — значит, ведьма). Часто у нас бывал минералог Владимир Владимирович Ламанский, люби-

98

тель-филолог, яростный защитник старого русского правописания, талантливый человек. Бывали специалисты-филологи Буга и Бугаевс- кий. Очень мы подружились с молодыми братом и сестрой Порецки- ми Вадимом (кажется, он был приват-доцентом или ассистентом по какой-то отрасли естествознания — не ботаники ли?) и Наташей (художественной натурой, любившей поэзию и искусство).

В Перми — на пороге Сибири — возобновился мой интерес к Сибири, хотя я научно ею не успевал заниматься. Но я начал заниматься татарским языком у местного муллы.

Пермь — преддверье Сибири и в смысле природы. В Сибирь нам с Ниной не удалось попасть, там по всем рассказам и описаниям природа еще величественнее, но и в Перми мы полюбили могучую северную русскую природу. Полноводная красавица Кама, девственные хвойные темные леса, на полях весной и летом яркие цветы, земляника, в лесах малина, черника, морошка, брусника, грибы — все в изобилии.

При университете образовалось «Общество исторических, философских и социальных знаний», в котором принимала участие, кроме профессоров, и городская интеллигенция (учителя гимназии, судебные деятели, члены Пермской ученой архивной комиссии и др.). Общество устраивало заседания, на которых читались доклады. Некоторые из них были напечатаны в «Сборнике» Общества (при мне вышел первый такой сборник, в котором помещены были две мои статьи). Многие из профессоров были любителями музыки и сами хорошие музыканты. Создали музыкальный кружок, устраивались вечера камерной музыки и пения (Нина иногда выступала и там).