Владимир Михайлюк - Пермская шкатулка

Звал ее Чехов ласково — Ксюша.

Ксении Игнатьевне хорошо запомнился один яркий день. Накануне Чехов гулял за рекой Вильвой и нашел родник. Видимо, Антону Павловичу там очень понравилось, и вот туда перевезли стол, самовар, наполнили его ключевой водой и устроили чаепитие. Кстати, на Урале в старое время было принято по праздникам чаевничать возле родников. Приходили целыми семьями со своими самоварами и шаньгами. Теперь эта традиция напрочь забыта.

Чехов был весел в этот день, словно совсем забыл о своей болезни, шутил, пил с удовольствием чай с шаньгами, поглядывал на родник и восхищался его чистой водой. Все радовались его хорошему настроению.

По рассказу Ксении Игнатьевны я нашел тот родник в Подшабур- ном — так назывался другой берег реки. Ключ бил из-под густых зарослей ивняка. По маленькому уже сгнившему желобку тихо струилась вода и, петляя в траве, убегала в Вильву.

Почему-то не верилось, что когда-то здесь стоял живой Чехов.

Расставались мы с Ксенией Игнатьевной по-доброму. Меня спасло в ее глазах, возможно, то, что я безошибочно угадал автора бойкой, но сомнительной статьи. Она принадлежала перу известного, ныне уже покойного краеведа, любившего приукрашивать свои писания домыслами. А может быть, ей понравилось, что я не поленился искать родник Чехова. Видимо, для нее, как и для меня, это имело значение.

На прощание Ксения Игнатьевна подарила мне письмо — вдруг оно пригодится мне в поисках.

«Дорогая Ксения Игнатьевна!

Передо мной лежит заметка из пермской областной газеты «Звезда». Вот из этой заметки я узнала Ваше имя. Я дочь Анны Ивановны и Константина Ивановича Медведевых (К. И. Медведев — управляющий имением. — В. М.) Помните их?

Зовут меня Ниной Константиновной Медведевой, по мужу Калининой. Живу я в Перми. Давно имею желание побывать в Вильве, но как-то не знаю, к кому обратиться.

246

…Жив ли дом и сад, где мы жили? Вот дом я помню так ясно, даже мебель каждой комнаты помню. Помню сад, баньку в конце сада и речку Кичигу. Помню, как сидела у Чехова Антона Павловича на коленях, и он давал мне и брату Володе цветные мятные лепешки, которыми он, видимо, заглушал приступы кашля. Вы, наверное, эти лепешки тоже знали? Снимки с А. П. Чехова, сделанные моим папой, с чеховскими автографами до сих пор находятся у моей мачехи».

Ксения Игнатьевна не советовала беспокоить Нину Константиновну посещением, а лучше написать ей. Я так и сделал. Нина Константиновна быстро откликнулась и сообщила мне адрес своей мачехи Апполинарии Алексеевны Медведевой, проживающей в Свердловске. К сожалению, Апполинария Алексеевна мне не ответила, а выехать к ней я так и не смог. Стало быть, фотографии А. П. Чехова, имеющие отношение к Прикамью, осели там.

А Ксению Игнатьевну Ожгибесову я запомнил навсегда — высокую, исполненную чувства собственного достоинства женщину с грустной улыбкой, с умным взглядом.

К приезду Чехова управляющий дал ей прочитать «Вишневый сад», и это было ее первое знакомство с творчеством Чехова, но потом ее постоянно тянуло к его прозе, и она несколько раз перечитала полное собрание сочинений, добираясь постепенно к самому многотомному.

Когда она говорила о Чехове, лицо ее светилось. Ксения Игнатьевна видела Чехова всего пять дней, но чеховского света ей хватило на всю жизнь.

Михаил Андреевич Осоргин (Ильин)

(1878–1942)

Среди русских писателей двадцатого столетия, вернувшихся к своему читателю из дальнего зарубежья, — Михаил Андреевич Осоргин (настоящая фамилия Ильин), уроженец Перми. Первый писательский успех пришел к нему в Москве в 1921 году, когда по просьбе режиссера Е. Б. Вахтангова он сделал поэтический перевод с итальянского пьесы Карло Гоцци «Принцесса Турандот». Блестящая постановка ее в Вахтанговском театре принесла переводчику широкую известность. Но осенью 1922 года Осоргин был выслан из России с первой группой философов, литераторов, деятелей науки и культуры, неугодных советской власти, на «философском пароходе».

Жил М. А. Осоргин в Париже, где создал более двадцати книг, главная из которых, по мнению самого автора, — роман «Сивцев Вражек», выдержавший во Франции подряд два издания и переведенный на многие языки, а в США удостоенный специальной премии.

Будучи первоклассным публицистом, Осоргин умел высказывать в своих очерках такое глубокое понимание современной ему жизни, что они не теряли своей актуальности и со временем составляли целую книгу.

До конца своих дней он оставался нежным сыном Прикамья и был его пламенным певцом. В мемуарной книге, изданной уже после смерти писателя, М. А. Осоргин с подкупающей искренностью рассказывает о своем пермском детстве, где родная Кама была ему купелью и колыбелью. И в свою веру он был крещен камской волной.

248

КРЕСТНИК КАМЫ

…Кама для меня как бы мать моего мира… У нас, людей речных, иначе видят духовные очи: для других река — поверхность и линии берегов, а мы свою реку видим и вдаль, и вширь, и непременно вглубь, с илистым дном, с песком отмелей, с водорослями, раками, рыбами, тайной подводной жизни, с волной и гладью, прозрачностью и мутью, с облаками и их отражением, с плывущими плотами и судами… Воду, которую мы отпили и в которой до локтя мочили руку, перегнувшись через борт лодки, — мы эту воду потом пьем всю жизнь, куда бы нас судьба ни забросила, и подливаем ее для цвета, вкуса и сравнения и в море, и в горное озеро Неми близ Рима, и в священный Иордан, и в Миссисипи, и в светлый ручей, и в Тихий океан, и в Рейн, и в каждую европейскую

лужу, если в ней отражается солнце.

Михаил Осоргин

«В этом месте Кама шириной в версту с четвертью; левый берег гористый, правый отлогий. Вода цвета стали, к берегам зеленее, к середине молочнее.

Мы, прикамские, относимся к Волге с ласковой снисходительностью: приток, как всякий другой; течет себе от Твери до Казани; Кама же — от Урала до Каспия. Кама — матушка, Волга — дочь. Ни камских глубин, ни могучести камской нет у обмелевшей, глинистой, пропахнувшей нефтью Волги. Чтобы сделать Волгу красивой, понадобились живописные берега; в Каме же красива сама вода и расписной рамки ей не требуется. По Волге едет человек, посмеиваясь, обычно под хмельком. На Каме же все серьезны, она сама — хмель. Вода камская пахнет водой и живой белужиной, а не вяленой воблой и не

и О

жильем человеческим, — как водой, а не портом пахнет открытый океан.

Лодочка моя называлась «Ася» — в честь Аси тургеневской. Сам вывел это имя синей краской по серому фону на носовой части борта. Лодочка-плоскодонка, вертлявая и легкая, как листок серебристого тополя. Можно плыть на ней и вдвоем, но тогда рулевой должен сесть на дно и вытянуть ноги, иначе лодка может перевернуться…