Сергей Брилёв - Разведка. «Нелегалы» наоборот

Известные нам его псевдонимы – «Густав Хоффман» (вот откуда «группа Гофмана» в официальной истории СВР), «Антон Болен» и «Пауль Венцель». Под последним именем он в 1936–1938 гг. был в Испании [537].

Там, на Пиренейском полуострове, Барак – политрук взвода XIII бригады [538]. Об этом периоде его жизни в справке коминтерновских кадровиков Вилкова и Казмерчука сказано, что он «очень надежный и предан партии». Правда, в первом же своём бою на Рождество 1936 г. он был ранен в руку под Триуелем, а в июле 1937 г. под Романильос – в живот, после чего был признан непригодным для фронта [539]. До конца марта 1939 г. он жил под прикрытием французской компартии в Руане, где на бланках некоего заведения по адресу ул. Руэн, дом 21 подробно описал, что с ним было в Испании.

Из идеологического: «Троцкисты – предатели интересов рабочего класса и агенты фашизма. В Испании я видел много примеров, подтверждающих мое мнение», а «находясь 3 месяца в мадридском госпитале в доме выздоравливающих, я вел политработу в группе немецкого языка» [540]. Из того, что ему пришлось пережить как солдату: «несмотря на советы врачей остаться в госпитале, я предпочел вернуться в роту», «вступил в 11 бригаду, [но санитарный] поезд подвергся бомбардировке со стороны фашистской авиации, в результате [чего] 10 человек были убиты и 3 – ранены», «я остался с ранеными товарищами. 23 июня 1938 г. я перешел французскую границу» [541].

Ну, где тут намёки на грядущее предательство?! Наоборот: верный идеологический боец и стойкий воин.

А вот то, что после Испании состояние его здоровья желало быть лучшим, – действительно очевидно. Вернувшись в Москву, он стал получать пособие от Комитета помощи испанскому народу [542], хотя и не получил пенсию по инвалидности, и ему пришлось вновь работать сварщиком [543].

При этом жил в номере 6 гостиницы «Советская» [544] – безусловно весьма престижный адрес.

И здесь в нашей истории появляется ещё одна… дама.

Нет, она не была еще одной «нелегалкой наоборот». Но она была безусловно удивительной женщиной – хотя, конечно, если читать соответствующие документы в РГАСПИ, не зная особенностей советской жизни, то на первый взгляд всё, касающееся её, кажется глубоко формальным.

Почитаем.

Антон Барак пишет о своей избраннице так, как это было принято в ту эпоху: «Марина КОСЯК /подруга, будущая жена/ работает стенографисткой. Посещает вечернюю школу. Какова её зарплата, я не знаю. Она кандидат партии в СССР» [545]. Ну, какая тут романтика?!

Не романтику, а лишь дополнения получаем от коминтерновских кадровиков Вилкова и Казмерчука. Они уточняют, что отчество у Марины было «Адамовна», что она «сов. гражданка» и уже не кандидат, а полноправный «член ВКП(б)» [546].

Намного больше мы узнаём о ней из её собственноручного письма, написанного в отдел кадров Коминтерна с началом Великой Отечественной войны (пунктуация по оригиналу):

«Последнее время, т. е. последние полтора года со стороны спецотдела завода возникло ко мне недоверие. Недоверие выразилось в том, что несколько месяцев тому назад меня отстранили от работы на спецучастке, на котором я работала в течение 2-х лет. Этому факту я не придала особого значения. Я считала это вполне законно, так как мой муж ещё не имел советского гражданства. В настоящее время мой муж Антон Барак находящийся в советском гражданстве и находится в рядах Красной Армии, но ко мне со стороны спецотдела отношение не изменилось. До настоящего времени я нахожусь в числе подозрительных людей. О том, что мне не доверяют, я знаю. Я не знаю, почему мне не доверяют […] Я прошу Коминтерн и НКВД проверить меня и снять с мужа позорное пятно […]. 21 июля 1941 г. М. Косяк» [547].

Мы процитировали это письмо так подробно, чтобы, во-первых, показать, что русская жена Антона Барака очень даже разбиралась в советской оргструктуре, но, взывая к НКВД и ИККИ, о муже всё-таки написала как о призванном не НКВД, а РККА. Во-вторых, письмо, конечно, в известной степени тривиальное. 21 июля 1941 г., когда оно написано, – это всего-то месяц с начала войны. В любой стране в такой период – массовая шпиономания. Вот и Марина Косяк оказывается её косвенной жертвой: муж-то – иностранец. И всё же это заявление открывает нам многое в характере Марины.

Ещё в письме указывается, что она работала на «Динамо» уже семь с половиной лет, то есть, получается, где-то с начала 1934 г., когда на заводе впервые появился Антон Барак. Он написал о Марине как о «подруге и будущей жене» в автобиографии, написанной во Франции. Путём нехитрых вычислений выходим на то, что если это и не была «любовь с первого взгляда» (в 1934 г.), то чувства между Антоном и Мариной точно вспыхнули к 1936 г., когда он уехал на войну в Испанию. А, значит, Марина, уже влюблённая в Антона, осталась одна в СССР на самом пике «ежовщины», когда со всё большей силой раскручивается маховик «большого террора», а его жертвам чаще инкриминировали связи с заграницей – пусть и по надуманным предлогам. При этом после самих «врагов народа» репрессиям подвергались и члены их семей.

На месте многих других Марина должна была бежать куда подальше от Антона-иностранца. Но она, получается, сохранила чувства, пока он был в Испании, не испугалась ничего на пике репрессий и билась за чувство собственного достоинства даже с началом войны. Для своего времени это безумный гражданский подвиг, в основе которого – конечно же, любовь.

На письме Марины стоит пометка с неразборчивой подписью, но явно принадлежащая той, кому этим было поручено заняться в ИККИ: «Говорила с секретарем партбюро тов. Бочаровым по поводу заявления т. Косяк, и он обещал все уладить. 23/VII-41 г.». Надеемся, что когда-нибудь мы сможем выяснить, что с ней стало, когда Антона всё-таки записали во «враги народа» и он расстался с жизнью…

Четвертый участник группы «Кофе» – тот, кого британцы знали как «Карл Шварц» или «Леопольд Хунтце». [548] На самом деле – Леопольд Штанцль.

Он отправлялся из Советского Союза в Британию, конечно же, с тяжёлым сердцем: в самом начале войны он потерял жену, Юлию Царге. Смерть была нелепой: не под немецкими бомбёжками, а в дорожно-транспортном происшествии [549]. Наверное, хоть каким-то утешением для Леопольда было то, что он опять оказался в компании соотечественников.

Что касается знакомства Штанцля с Вилли Вагнером, то в данном случае мы лишь предполагаем, что они должны были пересекаться ещё до войны. Но шанс велик: в Вене оба работали на одном и том же заводе «Вагнер», а в Москве учились в одном и том же Коммунистическом университете нацменьшинств Запада [550].