Сергей Брилёв - Разведка. «Нелегалы» наоборот

Как просто было бы судить о человеке только по его послужному списку и его политическим взглядам (пусть даже и меняющимся с годами)! Но у всех нас есть ещё и личная жизнь, которая, конечно же, влияет на наши биографии никак не меньше.

У Круйта-старшего было три супруги. Первую, Катерину, с полным на то основанием можно назвать и женой, и соратницей. Об этом мы уже писали выше: про то как его идолом был ещё Лев Толстой, а её – уже Роза Люксембург. Но в октябре 1922 г. Катерина умерла. Было ей всего сорок шесть лет, а детям – по 19, 17, 15 и 6 лет [837]. Старших тогда забрали к себе родственники, а младший Нико остался с отцом и рос главным образом в Берлине.

Вскоре новой супругой Круйта стала 33-летняя учительница игры на фортепьяно и танцовщица Нелли Денц из Утрехта [838]. В этом браке родились двое сыновей: Джон Вильям («Вим») и Леопольд Фердинанд («Фред») [839]. Забегая вперёд: и эти дети Круйта не поехали за ним в Москву, так как ещё в 1932 г. со своей второй женой пастор-коммунист развёлся [840].

В том же 1932 г. Круйт женился на немецкой коммунистке Гуштель Шмидт. Кстати, как и его первая жена, она была дочерью священника. Так и хочется спросить: то был рациональный критерий или подсознательная тяга? Как бы то ни было, именно с этой своей третьей женой (и с Нико) Круйт приехал в Москву в 1935 г. [841] Интересно, что в его личном деле в архиве Коминтерна указывается, что его жена представлялась сотрудницей НКВД (хотя кадровики ИККИ и признавались, что «достоверность этих решений мы проверить не могли» [842]). Тоже, конечно, загадочная фигура. Опять же забегая вперёд: в 1941 г. она, как записано у британцев, умерла [843], а как утверждают голландские журналисты, совершила самоубийство, бросившись в Москву-реку… [844]

В Москве Круйтов разместили со всем возможными удобствами и даже пиететом. Насколько можно понять, у них была даже дача в Чкаловском. А минимум Круйт-отец был прописан в квартале «Усачёвка», который был специально построен для новой советской элиты (среднего звена) в очень даже милом районе Хамовники. Адрес: улица Малые Кочки (ныне Доватора), дом 7, корпус Х, кв. 393 [845].

Кстати заметим, как же всё-таки все герои нашей книги ходили что ли по одному кругу. Ведь если возвращаться к полюбившейся нам теме московского метро, то до войны, чтобы добраться до Хамовников, нужно было ехать до станции «Парк культуры». А это та самая станция, у которой располагался отдел кадров ИНО ВЧК-ОГПУ-НКВД, где теперь квартирует пресс-бюро СВР.

В 1942 г. со слов Круйта в SOE запишут, что работал он в Москве в Библиотеке имени Ленина. Эту деталь воспроизводят один за другим западные авторы, кто пишет об этом человеке [846].

Между тем, разбирая его дело в РГАСПИ, мы обнаружили, что вообще-то сначала в Москве он был… «полит. цензором Главлита и Наркомпроса» [847] (должность, мягко говоря, только очень-очень относительно библиотечная), а «Анкету для работников литературных переводов» Круйт-отец заполнил в другом книжном хранилище: в библиотеке Института мировой литературы (ИМЛ) им. А.М. Горького. Вроде бы мелочи, но и они свидетельствуют о том, что Круйт, скажем так, – даже более занятная фигура, чем было принято считать до сих пор.

С одной стороны, то, что мы обнаружили в анкете, заполненной им в ИМЛ, мало что добавляет к тому, что уже было известно на Западе. Ну, например, он указал, что родным языком считает голландский, а переводить может «из французского, английского, немецкого и скандинавских языков» [848]. Вот и в его деле в SOE отмечается, что он полиглот, «владеет английским, французским, немецким, голландским, фламандским, шведским, норвежским и датским; правда, как большинство людей, владеющих многими языками, на всех них он говорит с сильным акцентом, за исключением голландского» [849].

Кстати, российский соавтор этой книги обязан отметить: природные носители русского языка согласятся, что в языке Толстого и Достоевского у Круйта наблюдались приметы иностранца и в письменной речи: русский человек не скажет и не напишет «перевод из такого-то языка». Но, собственно, поставив под анкетой подпись кириллицей, Круйт-старший сам про себя отмечает, что ещё только «занимаюсь изучением русского языка». [850] Однако в числе работ, переведённых им, получается, уже и с русского Круйт отметил первомайскую статью Димитрова. Согласно той же анкете на голландский он перевёл «Анти-Дюринг» Энгельса, а с голландского – книгу «Меньшевики» Эрнста Фишера [851].

С другой стороны, в этой анкете ИМЛ Круйт-старший как-то уж совсем лаконично отвечает на те вопросы, которые могли бы выявить в нём больше, чем просто лингвиста. То есть он вроде бы и говорит правду, но говорит её таким образом, что многое по-настоящему существенное оказывается вроде бы и освещённым, но как бы и в полутени. Например, на вопрос о том, где он учил соответствующие языки, Круйт отвечает «в соответствующих странах и школе» [852]. То есть вроде бы и в соответствующих. Но в каких? Между тем за этой фразой таится интересный поворот: тот, что касается его предыдущих заездов в Великобританию.

Дело в том, что гостем на Британских островах голландский подданный Круйт был лишь отчасти. Первое его имя, Ион, – вполне голландское. А вот за исключением всего одного документа в TNA, где его второе имя написано тоже по-голландски (Wilhelm [853]), во всех остальных случаях и в TNA, и в РГАСПИ оно совершенно справедливо написано на английски манер (Вильям кириллицей, или William латиницей). Почему? Так ведь его мать, Мария Айда Перкинс, была шотландкой [854], которая и отправила его в детстве на годик поучиться в школу-интернат в Великобритании [855].

«Закопав» этот факт в формально правдивую, но крайне общую фразу «в соответствующих странах и школах», Круйт-старший избавляет себя от необходимости объяснять ещё один поворот: на какие деньги он мог ездить по Европе уже в детстве. А дело в том, что в отличие от всех тех разведчиков-коминтерновцев, о ком мы писали в этой книге до сих пор, отец Круйта был никакой не пролетарий, а состоятельный голландский газетный издатель.

В итоге, согласно анкете, заполненной в ИМЛ имени Горького, Круйт выглядел вроде бы и как приезжий иностранец, но вроде и как вполне себе обычный советский служащий. Именно таким он предстаёт в стандартно-благожелательной характеристике из партбюро ИМЛ от 17 сентября 1940 г.: «…Т. Круйт проявил себя как знающий, исполнительный и четкий работник, хорошо справляющийся с порученной ему работой […] Т. Круйт принимал участие в общественной жизни Библиотеки Института. Он живо откликался на политические события в нашей стране и на Западе. Его выступления на собраниях и митингах были всегда политически выдержаны и правильны» [856]. Такие характеристики писались на миллионы и других жителей СССР, которые жили себе и жили, колеблясь вместе с линией партии.