Андреас Шлипер - Трактат Сатаны. История Дьявола, рассказанная им самим

Признаю, что в этот момент меня охватила великая скорбь и печаль, что все мои труды были напрасны и вся эта красота — преходяща. Эту красоту я создавал в долгие годы моих стараний, и гнев мой на Бога возрастал, ибо единственную причину Его беспощадного наказания я видел только в том, что я своим творением явно оскорбил Его гордость, Его величество, каковым является Ход, восьмая из сефирот, неразрывно связанная с Дин, сефирой власти и наказания. Но изменить я уже ничего не мог, даже если бы очень захотел, ибо в подлинном мире действует закон, которому и я должен безоговорочно подчиняться, а именно — закон Необратимости, закон необратимого поступка и напрасного раскаяния, закон постоянного сожаления. Однако такова цена существования, и ее я должен был заплатить, когда возжаждал быть допущенным в реальный Универсум, но с некой долей удовлетворения добавлю, что даже Бог должен был заплатить эту цену. Как бы то ни было, мой мир будет вскорости разрушен, и все, что мне оставалось, так это надежда вскоре создать его сызнова, если прекратятся наконец дожди.

Не могу сказать, что эта надежда была для меня в минуту прощания большим утешением, но за все эти долгие годы я выучил, что разочарование столь же преходяще, как и радость, и ничто не вечно, во всяком случае, так будет до Страшного Суда, а до него еще много времени. Итак, исполненный грусти, наслаждался я в последний раз видом моего мира, видел, как солнце в красном зареве скрылось за горизонтом, слышал, как ветер пел свою тихую песню в ветвях деревьев, и стало мне на какой-то момент чрезвычайно прискорбно; впервые я понял, что должны были испытывать люди, повстречавшись со Смертью, и также впервые я испытал к ним сочувствие, так как после этой встречи у них не было второго шанса, который есть у меня, ведь я через несколько дней после прекращения дождя могу заново взяться за свой труд, поскольку никто не может отобрать у меня того, что я унаследовал из Космоса возможностей.

Некоторым утешением, правда, слабым, стала для меня картина того кусочка суши, где собрались люди и звери, прежде чем они поднялись в ковчег или отправились переселять (да, я знаю, что это ложь!) свои души. Они оставили после себя невообразимое количество грязи и мусора, фекалий и падали, деревья были объедены догола, как и луга, и кусты на всем обозримом пространстве, поэтому Богу не понадобилось много труда уничтожить водой мое творение, и без того осталось немного незаслужившего такое название. Тогда мое горе по утрате несколько смягчилось благодаря тому, что гнев мой направился на людей и зверей, которые явно не испытывали никакой ответственности и жалости к удивительной красоте моего творения. В своей неблагодарности они вели себя, словно варвары, так что я почти склонился к мысли о том, чтобы оставить ковчег на откуп древогрызу и начать с начала свою работу в другом месте Универсума. Постепенно я усмирил свои чувства и занялся тем, чтобы вывести ковчег на правильный курс. Ведь каждый, совершив однажды ошибку, тратит затем большую часть своей жизни на устранение последствий от нее.

Как я уже отмечал, ковчег, который Ной с большим трудом построил под моим руководством, конечно, еще не отвечал всем тонкостям техники, но, в конце концов, полностью выполнил свою задачу, а именно — спас довольно большое число людей и тварей от немедленной гибели под водой, для того чтобы я с ними мог продолжать великое дело моего творения. Так что я мог бы быть доволен, если бы не жуткая вонь, распространившаяся вскоре по всему ковчегу, но этого вряд ли можно было избежать, так как с санитарными устройствами дело обстояло отнюдь не лучшим образом, тем более, что в то время такие устройства практически отсутствовали. Мне же, как существу трансцендентному, они вообще не были нужны, а люди до тех пор были в этом отношении скорее безалаберны; действительно, народу на земле было мало, так что не было необходимости отбегать подальше, чтобы спокойно и без помех справить свои естественные нужды.

Здесь же, на борту довольно тесного ковчега, сразу возникли серьезные проблемы, затронувшие и Ноя, который обычно запирался в каюте, прихватив достаточное количество вина, и устраивал со своей семьей дикие празднества в то время, как снаружи хлестала вода, а я старался держать лодку по курсу. С Ноем вообще дело было плохо, и в один прекрасный день он так напился [126], что лежал, раскрывшись, в своей каюте, а его сын Хам увидел наготу отца своего и с громким смехом рассказывал об этом всем желающим, и только Сим и Иафет, которые тоже были сыновьями Ноя, взяли одежду и закрыли наготу отца, отвернув при этом в сторону свои лица и не узрев наготы его.

Когда Ной проспался от вина, у него страшно болела голова, и он страшно рассердился, узнав всю эту историю, а посему проклял Хама, своего сына, сказав, что будет он раб рабов у братьев своих, а Сима и Лафета похвалил и благословил, хотя особой пользы это не принесло, так как роду Сима пришлось однажды испытать великие страдания, в то время как имя Хама оказалось навеки связанным с самым грязным из всех животных.

Итак, на борту ковчега стояла страшная вонь, и мало помогало то, что я время от времени открывал окна, которые, к счастью, велел устроить в стенах ковчега [127], и промывал каюты водой, которой у меня было больше, чем достаточно. Об истинно жалких условиях жизни и, прежде всего, о том зверском запахе на борту ковчега я, собственно говоря, не должен распространяться, ибо определенные круги, имена которых я точно так же не должен называть по некоторым причинам, реагируют чрезвычайно болезненно на такие разоблачения и могут немедленно внести книгу в «Индекс римской инквизиции», как это уже произошло однажды с сочинением некого Монтескье, когда он в своих «Персидских письмах» совершенно справедливо указал на горы скопившихся в ковчеге слоновьих экскрементов, с которыми даже я не знал, что делать.

В принципе сорок дней не такое уж долгое время, даже если сюда прибавить и ночи, но, несмотря на это, многим живым существам чрезвычайно тяжело вынести такой срок без пропитания, поэтому я предпринял кое-какие меры и распорядился загрузить на борт побольше травы и листьев, чтобы, в первую очередь, могли выжить те звери, которые питаются исключительно растительной пищей. Мой расчет был таков: эти звери должны были бы стать пищей для тех зверей, которым обязательно нужно мясо, в результате чего пришлось пожертвовать некоторыми видами вегетарианцев, но тут уж ничего не поделаешь, ибо именно для этой цели я и взял их в ковчег.

Конечно, каждый род, каждый вид, каждая раса — все они мне милы и дороги. Ибо все, что ползает или летает, в общем все твари земные, приматы или простейшие, все — мои дети и дети дорогой моему сердцу госпожи по имени Время, родившей их и вскормившей, а вот для людей с их ограниченным интеллектом весьма типично то, что о мире они судят лишь по степени его полезности для них. К тому же им следовало бы давно понять, что такая постановка вопроса вообще не играет никакой роли, во всяком случае в моем творении и также в Творении Бога, так как Бог создавал Свой мир, так сказать, для узкого круга, а именно для Себя и для Своего удовлетворения, руководствуясь при этом основаниями, которые до сих пор не совсем ясны для меня и вряд ли когда-нибудь откроются людям.