Константин Михаленко - Небо стоит верности

— Не успели приобрести билеты, — комментирует подошедший механик нашего самолета Михаил Чагин. — Не торопитесь, ребята! Это только начало пути. Будем возвращаться — захватим!..

За бортом низко над водой парят снежные буревестники и капские голуби [22] Разновидность буревестника. с коричневым крапом на крыльях. Там, где чернеет вода прорубленного кораблем канала, птицы повисают и, как крупные снежинки, опускаются на воду, подбирая отбросы судового камбуза.

Рев моторов распугивает пернатых спутников: над кораблем проносится самолет — посланец из Мирного.

Поднимаюсь в радиорубку. Судовой радист Василий Корниенко вертит ручки приемника и вызывает самолет:

— Я — «Обь». Я — «Обь»! Как слышите? Я — «Обь», прием.

Шуршание и треск в репродукторе. Корниенко надвигает плотнее черные блины наушников и опять вращает ручки. Что он слышит? Связался, нет? И вдруг, заглушая шумы и треск, отчетливо звучит голос Петра Москаленко [23] Петр Павлович Москаленко — выдающийся полярный летчик, заслуженный пилот СССР, один из первых энтузиастов парашютного спорта в Советском Союзе. Был командиром авиационного подразделения во второй антарктической экспедиции АН СССР. :

— «Обь»! «Обь»! Я — четыреста сорок второй! Почему молчите? Сколько вас можно звать?!

Лица присутствующих выражают явное недоумение, все мы готовы кричать в микрофон, но Вася предупреждающе поднимает руку:

— Борт четыреста сорок второй, я — «Обь»! — говорит он. — Слышу вас хорошо. Что имеете сообщить?

— Что сообщать!.. Сброшу карту — сами смотрите. Обстановка трудная. Захожу на сброс. Ловите карту!

Дальнейшего разговора не слышу, вместе со всеми выбегаю на палубу. Вот из серой снежной завесы возникает силуэт самолета, и рядом с кораблем на лед падает вымпел. Быстро спускается трап, вымпел поднят и доставлен капитану. Иван Александрович Ман изучает карту ледовой обстановки и дает команду форсировать тяжелую ледяную перемычку.

Через некоторое время «Обь» выходит на чистую воду. Впереди по курсу, вспарывая тонкий ледок серпами острых плавников, плывут касатки.

Расцвеченная флагами, как в большой праздник, «Обь» подходит к берегу Правды, врубается в плотный припай и замирает.

Прилетает самолет из Мирного, и по парадному трапу, спущенному на лед, поднимаются первые гости: улыбающийся Трешников — начальник экспедиции в Мирном, его заместитель Мещерин, Москаленко и командир прилетевшего самолета Дмитриев.

Когда Яков Дмитриев стал собираться в обратный путь, прошу его взять с собой в Мирный меня и Михаила Михайловича Кириллова.

Десяток минут полета, посадка, и мы с Кирилловым идем куда-то в сторону моря. Я полностью доверяюсь Кириллову: он бывал уже здесь во время первой Антарктической экспедиции, сам принимал участие в строительстве поселка.

— Вот он, Мирный! — показывает Кириллов на сугробы потемневшего снега, из-под которых кое-где торчат верхушки мачт, какие-то палки и трубы.

Подходим ближе и неожиданно натыкаемся на доску с надписью: «Добро пожаловать!»

Оказывается, это входная арка со стороны аэродрома. Я до того растерян, что даже не задаю вопросов. Держусь на всякий случай ближе к Кириллову. По снежному туннелю спускаемся вниз и упираемся в дверь дома. И вот мы уже в комнате, залитой ярким электрическим светом. Нас встречают крепкие объятия.

Лишь поздним вечером, когда, кажется, было переговорено обо всем, идем на ужин в столовую, которую здесь называют кают-компанией. На стенах фотовитрины, схемы, диаграммы, отражающие деловую жизнь дружного коллектива советских полярников. Над сатуратором с газированной водой вижу красочный плакат: «Только в ресторане «Пингвин»! Пейте газированную антарктическую воду!» Ниже — симпатичный пингвиша со стаканом розовой газировки. Ну как не отведать такой воды?

А через несколько дней, когда мы уже чувствуем себя старожилами южно-полярной обсерватории и успеваем втянуться в экспедиционную работу, приходит второй корабль — «Кооперация». На нем прибывает новая смена людей. И новоселы в первое время, как и мы, с трудом ориентируются среди столбов и мачт, среди занесенных с крышами домов Мирного.

Один такой незадачливый новосел в моднейшем берете, в легких, не для снегов Мирного, туфлях и короткой спортивной курточке подошел ко мне и вежливо спросил:

— Вы не скажете, как пройти на «Обь»?

От обыденности тона и нелепости вопроса я на миг лишился дара речи. Можно подумать, что он спрашивает, как пройти от Центрального телеграфа, что на улице Горького, к МХАТу. Это в Мирном-то! Пройти к кораблю, куда на самолете и то надо лететь десяток минут!

Скрыв улыбку, так же вежливо, отвечаю:

— Вам к «Оби»? Идите прямо. У первого айсберга свернете налево, потом, чуть пройдя, направо и, уже никуда не сворачивая, топайте километров тридцать. А дальше любой пингвин покажет!..

— Благодарю вас, — ответил он, но пошел все же в другую сторону — туда, где гудели моторы самолетов.

Мы почернели от лучей ослепительного солнца, обгорели до волдырей на носу и щеках, а наши губы напоминают бифштекс. Но никто из нас не обращает на это внимания — мы спешим закончить сборку самолетов. Все на «Оби» с нетерпением ждут того дня, когда в воздух поднимется «свой» корабельный самолет.

Вместе с Михаилом Михайловичем Кирилловым (мы его дружески зовем просто Михалычем) спускаюсь по трапу на лед.

Спотыкаясь о кочки мелких торосов, идем к самолетам. По пути нас встречает галдящая пингвинья компания. Они целыми днями с интересом наблюдают за нашей работой, шумно обсуждая ее результаты.

Один из пингвинов отделился от сородичей и торопливо ковыляет нам навстречу. Он чем-то явно расстроен, кричит, машет крылышками.

— Извини, парень, — склоняется к нему Михалыч. — Запоздали нынче на работу! Бывает. Ты уж не серчай…

Но пингвин настроен агрессивно: он бросается на Кириллова и пытается ударить его крылышками-ластами.

— Ну-ну! Повежливей! — останавливает его Михалыч. — Мы, парень, драться тоже умеем!..

Пингвин продолжает бежать рядом, возмущенно бранясь на своем языке.

А вот и наш Як-12, взятый по настоянию начальника полярной авиации М. И. Шевелева для испытания в условиях Антарктиды. Забираюсь с головой в брюхо самолета, снаружи торчат лишь мои ноги в меховых сапогах. Вдруг чувствую: кто-то тянет меня за сапог, тянет неистово, упорно. Что за шутки?! Я с трудом втиснулся между металлическими расчалками, стрингерами и прочей стальной мелочью, которая цепляется за одежду, впивается в кожу, раздирая ее до крови, и в самом хвосте фюзеляжа кручу какую-то трудную гайку, которую едва наживил, а тут… сапоги снимают!..

— Ну кто там? Перестаньте, ребята! Мне не до шуток!