Чекисты на скамье подсудимых. Сборник статей

Канадский историк Линн Виола в своем обзоре историографии вопроса «карателей» и карательных органов в Советском Союзе предлагает, проводя сравнение с нацистскими преступниками, уделить особое внимание «экосистеме террора» (Ecosystem of Violence), в рамках которой действовали «каратели». При этом исследование должно быть организовано двояко: с одной стороны, необходимо анализировать специфические российские/советские условия, то есть особенности административной системы, политическую культуру, паранойю режима в отношении «врагов народа», социальный фон репрессий, а также культуру насилия, зародившуюся в годы Гражданской войны, включая факторы, которые ее усиливали; с другой стороны, внимание должно уделяться общим закономерностям процесса модернизации [54] Viola L. The Question of the Perpetrator in Soviet History // Slavic Review. 2013. Vol. 72. № 1. C. 1-23, здесь c. 14. .

Ныне очевидно, что проблемы историографии советских «карателей» во многом сводятся к тому, что историки были вынуждены использовать в качестве основной Источниковой базы для реконструкции поведения, мышления и психологии чекистов только лишь выдержки из доступных на сегодня материалов архивно-следственных дел или незначительное число ходатайств, жалоб и заявлений самих сотрудников госбезопасности, оказавшихся на скамье подсудимых по обвинению в «нарушении социалистической законности» в 1938–1941 и 1954–1961 гг. В большинстве случаев выдержки из материалов судебного разбирательства, приобщенные к архивно-следственным делам, не имеют ничего общего с данным конкретным делом. Историография часто основывается на одних и тех же показаниях ограниченного числа чекистов, в которых признается применение пыток, фабрикация улик или следственных дел в целом, а также манипуляция показаниями свидетелей.

Все до сих пор обнаруженные документы такого рода характеризуются высокой степенью селективности. В результате они диктуют совершенно определенную интерпретацию: в первую очередь тенденциозный образ садиста-чекиста, мучителя по натуре, подверженного влиянию алкоголя. Эти документы практически вынуждают большинство исследователей выстраивать дистанцию между обществом и чекистами за счет криминализации и демонизации последних. Они едва ли позволяют проследить социальное происхождение, а также мировоззрение сотрудников госбезопасности [55] См.: Золотарьов B.A., РущенкоИ.Р. Початок і фінал кар’ери першої хвилі чекістської верхівки України: соціально-статистичний аналіз // Наукові записки Харківського економіко-правового університету. 2004. № 1. С. 158–169; Тепляков А.Г. Опричники Сталина. С. 52–54. См. всесоюзную статистику, которая подтверждает эту оценку: Wehner М. Wer waren Stalins Vollstrecker? // FAZ. 2000. 30. MSrz. . Кроме того, на их основании почти невозможно произвести последовательный демонтаж мифа о чекистах исключительно как о жертвах давления сверху, а потом и репрессий. По тем же самым причинам в историографии фактически отсутствует описание взаимодействия между карательной машиной и индивидуумом. То же самое можно утверждать в отношении публикаций Никиты Петрова — видного представителя российской историографии советских карательных органов. Сотрудники госбезопасности, милиции в его работах лишены индивидуальных характеристик, несмотря на доминирующий биографический подход. Кроме того, историками уделяется мало внимания ситуативным аспектам репрессивной повседневности или, соответственно, разнице в поведении «карателей» в различные периоды советской истории [56] Так, Олег Хлевнюк с удивлением констатировал, что ни в личной, ни в политической биографии Ежова нет предпосылок к тому, чтобы в годы Большого террора он превратился в активного и послушного исполнителя воли Сталина. См.: Chlewnjuk. Das Politburo. S. 282. Биография Ежова до его назначения на пост наркома внутренних дел приводится, в том числе, в: Getty О.А., Naumov О. V Ezhov. The Rise of Stalin’s «Iron Fist». - New Haven, 2008. Исключением являются труды А. Теплякова и В. Золотарёва. Из приведенных В. Золотарёвым 50 биографий чекистов видно, как они учились террору в период Гражданской войны и коллективизации. В книге А. Теплякова «Машина террора» в главе о психологии, быте и нравах чекистов они показаны исполнителями партийных и чекистских приказов, часто сомневавшимися в их целесообразности. Приведено много примеров их пассивного и активного сопротивления террору и в годы коллективизации, и в 19371938 гг. См.: Тепляков А.Г. Машина террора: ОГПУ-НКВД Сибири в 19291941 гг. — М., 2008. С. 476–481,486-490,494–497, 504–527. . Следствием этого является деперсонализация фигур «карателей».

Отправной точкой настоящего исследования является современная историография Большого террора и карательных органов, все еще фрагментированная и характеризующаяся наличием серьезных лакун. Научный анализ также опирается на существенно расширенную источниковую базу и структурированные методологические размышления. Наша работа посвящена исследованию жизни и деятельности сотрудников карательных органов бывшего, Советского Союза. В центре внимания находится определенная группа сотрудников карательных органов, а именно тех, кто в ходе Большого террора 1937–1938 гг. планировал, руководил и осуществлял массовые репрессии. Речь идет о сотрудниках органов госбезопасности и милиции республиканского, краевого и областного уровня, которые позднее сами превратились в «жертв», то есть преследовались в уголовном порядке за «нарушения социалистической законности». Другие группы лиц, принимавших активное участие в массовых репрессиях (партийные работники, сотрудники органов прокуратуры и т. п.), рассматриваются здесь лишь в тех случаях, когда это помогает более полно выяснить роль сотрудников тайной полиции и милиции. Концентрируясь только на госбезопасности и милиции, мы поддерживаем и продолжаем уже частично предпринятые в историографии попытки, целью которых является идентификация группы лиц, несущих ответственность за репрессии на среднем и низшем институциональном уровнях. Таким образом, исследование существенно отличается от доминирующей до сего времени фиксации только на ряде руководящих деятелей партии и государства (в первую очередь И.В. Сталин) и тайной полиции (Н.И. Ежов, Л.П. Берия), которая вполне объяснима, принимая во внимание дефицит архивных источников. Особенно благоприятная ситуация для реализации такого исследовательского подхода сложилась в двух бывших республиках СССР — на Украине и в Грузии. Банальная причина такого географического распределения заключается в том, что именно в этих государствах в необходимом объеме доступны соответствующие архивные документы [57] Спецслужбы Российской Федерации систематически препятствуют доступу исследователей к делам сотрудников НКВД. Однако некоторые привилегированные историки, близкие к спецслужбам, имеют возможность ознакомиться с такого рода документами. . В особенности архивы Украины, которую можно характеризовать как «Советский Союз в миниатюре» [58] Украина, как и Казахстан, располагала разветвленной административно-территориальной системой, включавшей 12 областей. , дают основания для выводов, применимых к СССР в целом.