Игорь Ягупов - Факультет

– Вот если бы у тебя, Мариночка, была мурманская прописка. Вот если бы ты вышла замуж, получила прописку… Тогда, может быть.

И что вы думаете? Маринка вышла замуж, получила прописку, родила ребенка и… послала всю эту педагогику к такой-то матери.

61.

Марина Долгирева

– Нам так жаль, что Марина Борисовна от нас уходит. Она – наша любимая учительница. А нам теперь опять дадут какую-нибудь старую крысу, – с горечью поведали мне еще не умеющие врать гимназические шестиклассники, когда Марина бросила преподавание в одной из самых престижных гимназий города и пошла работать корректором в газету.

За такие слова можно было и остаться. Нечто подобное вряд ли услышит в свой адрес корректор.

– Я только теперь почувствовала себя взрослой, – заметила как-то Марина, перекочевав в корректорское кресло.

Что ж, с годами желание быть взрослой может сильно поубавиться, и образовавшуюся пустоту вряд ли заполнят выправленные гранки…

62.

Мы – переходное звено. До нас преподавался научный коммунизм, после нас – политология. Нам достался научный социализм. Его вел у нас декан Сомов. Он нес что-то маловразумительное на лекциях, мы – на семинарах.

Мечом карающим для Сомова был Эдик, у которого на каждое слово декана находилось пять в ответ. Со стороны Эдика было некорректно ставить декана в такое скверное положение. Хотя, с другой стороны, Сомов все равно не знал, чем занять нас два долгих семинарских часа. Эдик же с легкостью заполнял их доказательствами необходимости независимости Латвии или падения коммунистического режима в Советском Союзе. В изложении Эдика это было если и не совсем социалистично, то, по крайней мере, очень научно. Мы слушали его с обманчиво умным видом ротвейлеров, выполняющих команду «сидеть!»

63.

У нас общее языкознание. Чупашева как-то бочком заходит в аудиторию. Боже, как хорошо она знает русский язык. Кто мы по сравнению с ней в этом вопросе? Англичане мы. Англичане…

64.

Ольга Михайловна – строгий преподаватель. И очень культурный человек. Если бы ее назначили в расстрельную команду, она обязательно сказала бы приговоренному:

– Пожалуйста, разрешите вас расстрелять. Подвиньтесь чуть-чуть вправо, если вам, конечно, не трудно: так будет удобнее и мне и вам.

65.

Можно писать рефераты и защищать их перед экзаменационной комиссией, вместо того чтобы сдавать «гос» по научному социализму. Сомов увлек нас этой сомнительной выгодой, и мы бросились разбирать темы…

Мы сидим с Маринкой Дуничевой на стульчиках в деканате и водим моим пальцем по длинному списку. Многие темы уже застолблены – против них подписаны фамилии наших товарищей по несчастью.

В конце концов нам надоедает делать умные липа, и я выписываю против двух тем наши имена. Маринкино счастье в эту минуту, наверное, вышло в туалет, ибо недели через три, когда Дуничева уже натаскала из областной научной библиотеки кучу книг и настрочила листов десять темной мути то ли о мавританской рабочей партии, то ли о партии рабочего класса Бангладеш, Сомов подозвал ее на переменке:

– Марина, эту тему еще раньше выбрала Инна Цурихина. Тебе придется искать другую, Марина.

На Маринку жалко было смотреть.

– Послушай, давай я пойду к Сомову и подтвержу, что тема была свободна, кода ты ее выбирала? – предлагаю я.

– Не надо, – всхлипывает Маринка. – Сомов скажет, что Цурихина писала невидимыми чернилами, или еще что-нибудь.

Маринке пришлось сдавать «гос», а про народную партию Свазиленда поведала комиссии Инна Цурихина…

66.

Я вывожу в тетрадке: «13 сентября I990 года». Я готовлюсь конспектировать лекцию Смирнова по советской литературе.

– «Тихий Дон» как роман-эпопея, – оглашает Альберт Сергеевич тему очередной лекции.

Я пишу: «Т.Д» – роман-эпоп». По-научному это называется скорописью. Маринка Дуничева рисует на полях моей тетрадки жуткого вида лошадь…

– В центре «Тихого Дона» – социальная и духовная жизнь народа, не только казачества, в переломную, трагическую эпоху революции и гражданской войны, – начинает Смирнов, мерно покачиваясь в такт своей заунывной лекции. – Шолохов показывает, что произошло с народом в целом и что происходит с отдельными человеческими судьбами. То есть, на первом плане у Шолохова – человек. Шолохов старается быть объективным. Картины народной жизни занимают у него центральное место. Они показаны широко и в эволюции, а не в статике.

В начале романа имеется своеобразный эпический зачин. Это предыстория семьи Мелиховых. Шолохов психологически мотивирует необычность характера, темперамента Григория Мелихова, противоречивость его натуры…

– Что это за лошадь, Марина?

– Это конь. Гнедок.

Я начинаю рядом рисовать вторую уродину.

– Так, Григорий не может владеть собой в определенных случаях, не может обуздать себя, – это опять Смирнов. – Вся его жизнь соткана из противоречий. Это восходит к тому, что его бабка была турчанкой. Дед же тоже вел себя, как Григорий. Григорий способен противостоять общепринятому. Он не боится быть «белой вороной». Уже в предыстории автор показывает многие особенности казачьей жизни. Потом Шолохов подробно изображает казачью среду – семьи Мелиховых, Астаховых, Коршуновых. Он показывает их жизнь безо всякой идеализации. Так, он показывает патриархальные отношения в казачьей среде. Автор показывает сословную психологию казачества. Например, плохое отношение к чужакам…

– А это его жена, – говорю я Маринке. – Гнида.

– Все, – заявляет она, бросая вслушиваться в ахинею Смирнова, – давай рисовать «видеоклипы»?

Я хладнокровно киваю…

– Таким образом, – надрывается Смирнов, – Шолохов показывает не только жизнь людей в целом, но и многообразие отдельных личностей. Человек у него – существо не только социальное, но и биологическое. Шолохов показывает, что на судьбу человека влияют не только социальные, но и личностные качества, физические даже…

– Это наездник Гниды, – объясняю я. – Его зовут Разгульдяй.

– А это что у него в руке?

– Это не рука – это нога. Со шпорами.

– Нога со шпорами?

– Сапоги со шпорами. Но они тонкие – их не видно. А шпоры видны.

– А вот тут, на носу, что?

– Это ухо, а не нос!

– Ладно, – криво улыбается Марина. – Сейчас будет наездник и для Гнедка! – и берет в руку ручку…

Мы с Дуничевой рисуем видеоклипы. Текст безразмерного романа пересказывает Альберт Сергеевич Смирнов…

67.

Альберт Сергеевич преподавал нам советскую литературу. Единственным достоинством его лекций было разжевывание содержания никогда нами не читаных книг. Всех этих Бондаревых, Васильевых, Быковых и прочую литературную нечисть мы отвечали по конспектам Альберта Сергеевича и отвечали хорошо.