Игорь Ягупов - Факультет

Предчувствия нас не обманули. Лучше бы нас сожгли в топке паровоза. Получившие «тройку» выскакивали из аудитории с видом переживших собственный расстрел. Бросалина хоть иголки под ногти и не загоняла, но использовала методы давления на психику, запрещенные, наверное, десятком международных конвенций по правам человека.

Она, выслушав ответ студентки по первому вопросу, говорила:

– Ну, на «тройку» уже ответила. Дальше спрашивать?

Многие отпали не по незнанию, а по слабости нервов. Только самые требовательные просили продолжить экзекуцию до «четверки». И лишь откровенные мазохисты говорили:

– Давайте дальше. «Пять» хочу.

35.

Пантелеева Людмила Тимофеевна. Она вела у нас древнерусскую литературу, русскую литературу 18 века, частично 19 век, методику преподавания литературы, литературное краеведение. Она могла бы на ровном, добротном уровне вести что угодно. Знания ее были непробиваемыми, что придавало ее словам особенный приятный снобизм знающего и не желающего ввязываться в споры человека.

Ее вечно сорванный – профессиональная болезнь всех хороших преподавателей – голос уносил нас в века минувшие, заставляя гордиться своим народом, его историей, культурой и литературой.

Людмила Тимофеевна не только знала, но и любила эту литературу. А с Петром да Февроньей, Ершом Ершовичем да Фролом Скобеевым, Даниилом Заточником да протопопом Аввакумом, Тредиаковским да Ломоносовым будто и сама была лично знакома.

Лекции Людмилы Тимофеевны относились к тем немногим, которые записывали все, ибо они были лучше библиотечных учебников. В Людмиле Тимофеевне был тот почти угасший огонек старой институтской культуры, которой, к сожалению, уже почти и не осталось в вузах в наши дни.

Ах, как нужна эта старая аудиторская, с запахом старых книг и поскрипыванием старых половиц культура. Особенно на гуманитарных факультетах. И как нужны там педагоги, для которых их наука – не высушенный гербарий слов, а живое дело времен минувших, но близких, знакомых, понятных и – самое главное – интересных.

36.

Ночь, улица, фонарь…

Один фонарь на всю улицу, ведущую от троллейбусной остановки к институту. Зима. Студенты третьего курса филфака собираются на вечер-зачет. Мы сдаем выразительное чтение. Пантелеева и Шахова бились над нами четыре месяца – мы должны что-то уметь. Мы репетировали сценки из спектаклей, нам ставили голос, мы разыгрывали пантомимы. У нас должно получиться.

Зачетный вечер-концерт открывает стихами малознакомого венгерского поэта гораздо более знакомый нам всем Дима Соболев. Он читает стихи под музыку, Музыка прекрасна. Так и хочется крикнуть:

– Дима, да заткнись ты! Дай послушать!

Мы нежимся на первых рядах актового зала. Освещена лишь сцена. За окном оперная метель с пушистыми снежинками, каждая из которых может обернуться Снежной Королевой. В зале полутемно. Лица у всех близкие и добрые. Ощущение театра поднимает и бодрит, как шампанское. Хочется остаться здесь навсегда – состариться и умереть. Остановись, мгновенье! Но где взять Мефистофеля?

Мы напоминаем бригаду самодеятельных артистов, приехавшую на фронт. Да, завтра снова будет штурм очередного зачета. Но сегодня – сегодня мы творим. Марина Браверман читает монолог. Очень хорошо читает. Ей долго аплодируют.

Мы, пожалуй, смогли бы ездить по городам и селам, разбивая табор и давая представления. Скорее всего, это принесло бы больше денег, чем учительство в школе…

После концерта мы расходимся взволнованные: искусство – воспитание чувств-с.

Конец декабря. Третий курс на переломе. Ровно половина учебы. Ночь, улица… И один фонарь на всю улицу. Но это сейчас неважно…

37.

Марина – самая красивая девочка на нашем курсе. Марину, наверное, мало секла в детстве мама-учительница, потому что более дерганой и вертлявой девицы на всем белом свете не сыщешь.

На первом курсе Марину с подругами занесла нелегкая на какой-то вечер в высшей мореходке. И она так ерзала и крутилась на своем стуле, что один из измученных мореходцев вежливо ей заметил:

– А пошла бы ты на хрен!

– А я там уже была, – не моргнув глазом, ответила Марина.

Я думаю, она просто защищалась: тогда она там еще не была. Она все-таки являла собой хорошую девочку из учительской семьи и даже стеснялась носить короткие юбки.

38.

Гражданская оборона. Нас учил обороняться какой-то старый отставник. Причем в основном мы оборонялись от него. Преподавать ему было легко, ибо очень малое количество студентов доходило до его ядерных взрывов, от которых надо бежать против ветра, чтобы умереть на два часа позже, химических атак и аварий на макаронных (или оборонных?) фабриках. Подобно даме червей отставник был крайне склонен к морализаторству. А его любимым зачином для очередной модельной ситуации была фраза:

– Вот, представьте, что я выкопал канаву…

Может быть, он в армии специализировался на рытье канав?

39.

Любовь Михайловна вела у нас политэкономию. Вообще говоря, судьба преподавателей непрофильных дисциплин, как правило, незавидна. Но Любовь Михайловна, пусть и не привив нам страсть к политэкономии, все же смогла сделать так, что ходили мы на этот предмет без страха и зубовного скрежета.

– Она счастлива сама в себе, – как-то сказал о ней Эдик Пигарев.

Любовь Михайловна, действительно, была очень гармоничным человеком. Если политэкономия и прошла мимо нас, то Любовь Михайловна оставила в наших душах самые теплые воспоминания…

40.

Любовь Михайловна устраивает что-то вроде викторины: хитроумные задачки, каверзные вопросы… Мы в двойственном положении: мы не хотим обижать Любовь Михайловну, но и учить что-либо нам тоже не хочется. В конце концов найдено компромиссное решение: вопросы разделены и розданы для проработки. Одна голова хорошо, а двадцать – лучше.

И вот торжественный день настал: жюри тянет билетики… Мы распределяли вопросы хитро – в шахматном порядке. Весь «шахматный порядок» достается Маринке Дуничевой. После каждого оглашенного билетика Маринка, багровая от смеха и злобы, тянет руку:

– Я, можно я!

– Я даже я не знала, что Марина так любит политэкономию, – поражается Любовь Михайловна после окончания «русской рулетки».

Дуничева осыпана лаврами, как древнеримский триумфатор или запеченный поросенок. Ей ставят «автомат» за семестр и направляют вместе со мной на научную конференцию.

41.

Научная конференция профессорско-преподавательского состава и студентов.

Весна 1989 года. Мы на третьем курсе. В программе секции социально-экономических, научно-технических и экологических проблем современности последним, пятнадцатым номером заявлена моя фамилия. Сложность темы такова, что и сейчас, спустя столько лет, внушает благоговейное уважение к себе и разжигает нездоровое самолюбование…